Смертельный треугольник
Шрифт:
— Да потому что никто не поймет тебя лучше, чем открытый, бескомпромиссный враг. — С этими словами Гордеев достал из сумки шприц, разбил ампулу с глюкозой.
Носков увидел шприц, и глаза его расширились.
Гордеев не торопился, он аккуратно вобрал в шприц всю жидкость, потом слегка нажал, чтобы из иголочки брызнуло.
— Это чтобы я заговорил? — со страхом спросил Носков.
— Нет, это чтобы ты умер. — И Гордеев всадил ему шприц пониже плеча — прямо через рубашку.
Носков
Гордеев заглянул в налитые кровью глаза и ласково объяснил, что с ним будет сейчас происходить:
— Это яд. Сначала ты почувствуешь, как кровь начнет стремительно стекать куда-то в желудок, потом будет печь в солнечном сплетении, ноги сделаются ледяными, коленки ослабнут, покажется, что, если ты поднимешься на ноги, твои чашечки сдвинутся и тело мягко опустится на пол. Но этого не будет. Ты не поднимешься. Ты умрешь.
Носков задвигал челюстями, закатил глаза и потерял сознание.
— Я начинаю тебя бояться, — с уважением сказала Яна. — Если бы я сама не покупала эту ампулу…
— Только теперь? — усмехнулся Гордеев.
Она вытащила сигареты и предложила ему тоже. Юрий Петрович не отказался. Они молча курили, отдыхали. Пили воду.
Через несколько минут Носков пришел в себя. Щеки его порозовели. Он с шумом втянул носом воздух, явно удивляясь, что все еще жив.
Яна вытащила платок.
— Но… мне лучше? — с удивлением сказал Носков дрожащим голосом. — Мне же явно лучше!
— Это синдром предсмертного просветления, — объяснил Гордеев. — Умирающие часто в самом конце чувствуют себя лучше. Ремиссия, так сказать.
Носков заплакал.
Яна не выдержала:
— Ну как можно так издеваться?
Гордеев не понял, насколько серьезно она говорит, может быть, просто подыгрывает ему? Неважно, но это можно использовать.
— А что? — закричал он напарнице. — Разве у меня есть выбор?! Разве этот мешок с дерьмом уже не отдал Блану все документы?!
— Я не отдал, не отдал! — завизжал Носков, пуская слюни.
— Хм, — с сомнением сказал Гордеев. — Вообще-то у меня, конечно, есть противоядие…
— Все, что угодно, скорее, скорее, скорее!!!
— Ну ладно, скорее так скорее. Дайте себе шанс. Где документы, если вы их еще не отдали Блану? — Гордеев снова перешел на «вы».
— В камере хранения! Ну сделайте же что-нибудь, мне кажется, у меня ноги холодеют!
— Рано еще, — успокоил Гордеев, — еще минута-другая у вас есть. Почему я должен вам верить, Носков? У вас «феррари» вон уже появился. Извините, кстати, за машину.
— Вы… садист… — выдохнул Носков. —
— Да прямо уж! Ну что, будете говорить?
— Буду! Я же говорю! «Феррари» — это аванс Блана в знак того, что он мне доверяет! Я приехал к нему без бумаг! Оставил их в камере хранения! В кейсе! Кто знает, как он себя поведет!
— Очень разумно, — похвалил Гордеев. — Какой код?
— Никакого! Ключ у меня кармане!
Гордеев кивнул Яне, и она вытащила у беглого прокурора связку ключей, на которой был один маленький, вроде как от чемодана.
— Этот?
— Да!!!
— Ладно. Самый главный и последний вопрос, Михаил Палыч. Где камера хранения?
— На автобусной остановке в Сан-Себастьяне! В Испании! Я туда сейчас и ехал!
— О черт, — схватился за голову Гордеев.
А Яна откровенно захохотала.
— Что вы делаете?.. А противоядие? — закричал Носков. — Противоядие? Я же все сказал! Где противоядие? — Тон его изменился, окреп, видно, Носков уже смирился с неизбежной гибелью. — Вы, мудачье! Сколько можно издеваться? Я так и знал, что вы меня обманете, так и знал! Вы мерзавцы! Вы… вы…
— Орать не надо, — попросил Гордеев. — . Вы его уже получили.
— Как?! Когда?
— Не нервничайте, это был укол глюкозы, — объяснила Яна.
— Что? — обалдело переспросил Носков. — Чего?
— Глюкозы, — подтвердил Гордеев. — Одного из ключевых продуктов обмена веществ, обеспечивающего живые клетки энергией. Не зря же вам стало лучше. Ну ладно, поехали, что ли, в эту долбаную Испанию?
— Manana por la manana, — сказал Яна.
11
Денис ждал, когда за ним вернется проводник, чтобы идти назад. Мохнаткин загорал, сидя в самодельном шезлонге.
— И все-таки я не понимаю, почему вы ходите в горы один?
— Да? — Мохнаткин посмотрел на него исподлобья. — А почему вы задаете мне кучу странных вопросов, вместо того чтобы заниматься своей работой? Ладно, я отвечу. Находиться одному на высоте восемь тысяч метров — очень впечатляюще, все гораздо больше и значительнее тебя самого. Мне нравится. Но боюсь, вам не понять. И одиночество вынуждает быть техничным. Тебе не на кого надеяться, никто не организует страховку, никто не пройдет за тебя сложный участок, даже если ты уже очень устал. Много лет назад я делал в группе попытку восхождения на К-2. Нас сопровождали четверо шерпов, мы провешивали перила. И под лавиной погиб один из них, совсем мальчик, он просто исчез, и мы не смогли его найти. Тогда я подумал: групповое восхождение? Больше никогда! Только сам.