Смертники доброй воли
Шрифт:
— Брутус хотел забрать мир себе, — Адамас сжал пальцы на одеяле. — А до этого — убить и моего отца, и Аспитиса, и Азата. Хас — лишь его марионетка, слепо следующая за ним. И мы могли стать только такими же.
— Это он тебе сказал?
— Это сказал Ове. Он много чего сказал…
— И ты ему поверил?!
— Кристиан, он застрелился на моих глазах! — крикнул Адамас, и его и без того слабый голос сорвался. — Как я мог не поверить? Он пожертвовал собой, чтобы Брутус не смог воплотить свой план! Стас и Дилан пришли туда на смерть, лишь бы помешать ему! И мне после
— Можно было хотя бы попробовать! — Кристиан опять подступил к нему, только уже с другой стороны, вдруг схватил за ворот пижамы, легко приподнимая верхнюю часть его тела над кроватью, — и Адамас с ужасом осознал, что сейчас он бесконечно сильнее. — Это ведь всё слова! Мы стали бы почти бессмертными, не чета им! Ты же сам говорил, что твой отец не прав! Почему ты всё бросил, Адамас?!
— Я уже не знаю, кто прав, — прохрипел хорон. Кристиан ненавидяще выдохнул и отпустил его.
— Как бы там ни было, — процедил он, — я более не собираюсь поддерживать ни тебя, ни всю твою семейку. Ты достаточно маячил у меня перед глазами — и вечно выходил сухим из воды, в то время как я огребал по полной! Я бы сказал что-нибудь вроде: «Ты меня больше не увидишь», — но это нам понятно обоим и так, ха. Пойду позову твоего папочку, небось уже все ногти себе обгрыз за то, что с его сокровищем приключилось. Приятной тебе темноты!
Адамас вздрогнул от звука с силой захлопнувшейся за ним двери и вновь остался наедине с писком. Очнувшееся от дрёмы сердце билось в ушах, и он закрыл их руками, отворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди. Зачем всё это время Кристиан был с ним, если не мог выносить его превосходства или, как он утверждает, элитарности? И почему он сам продолжал доверять ему после многочисленных случаев его трусости в самый ответственный момент — как это было с Сати? На сколько ещё вещей он закрывал глаза?
Что ж, теперь закрывать нечего.
Впервые за всю жизнь Адамас почувствовал себя по-настоящему беспомощным. Каждый раз, как он начинал верить во что-то обстоятельное, незыблемое, оно рушилось. Авторитет отца, собственная способность к равнодушию, возможность что-то исправить. Что он вообще может? Особенно начиная вот с этого момента, когда он ослеп? Реально ли научиться с этим жить, стать собой, стать… полезным? Да и кем — собой? Какой он? Как угадать правильно?
И как у отца всегда это получалось — несмотря на поражения всё равно вставать раз за разом и, не разочаровываясь, идти дальше к своей цели?
Сколько Адамас пролежал так, в одной позе, не шевелясь, бесконечно обдумывая одни и те же мысли и не приходя ни к чему, он не знал. Его окутывала темнота куда хуже той, что подступила вплотную после новогодней ночи, и он не хотел из неё выбираться. Но, как и в тот раз, должен был появиться отец, и ради разговора с ним — ему так много нужно было сказать! — Адамас не позволял себе пока провалиться в неё по-настоящему.
Наконец щёлкнула входная дверь, и Адамас, с усилием подчиняя себе затёкшее тело, перевернулся обратно на спину. Вошедший к нему в три быстрых, размашистых шага приблизился —
— Ох, Адамас, — голос Рэкса, на памяти его сына никогда не звучавший так виновато, послышался в районе затылка. — Прости меня. Я не должен был тебя отправлять сюда.
Он отпустил его и аккуратно уложил обратно на подушку. Адамас замотал головой.
— Я сам виноват. И, если честно, я и сам жалею, что являюсь твоим сыном. Тебя, наверное, никогда ещё не отрывали от важных дел так часто — и по таким позорным причинам…
— Собственное увечье ты называешь позорным? — горько усмехнулся Рэкс, садясь к нему на кровать. Адамас пожал плечами.
— За что боролся, на то и напоролся. Я ведь был готов предать тебя и всё, за что веками стояла наша семья. Ещё легко отделался, как кое-кто недавно мне сказал…
— Кристиан?
Поразмышляв с десяток секунд, Адамас согласился:
— Кристиан. Кажется, он больше не хочет быть Страховым. Если ты посчитаешь, что я тоже недостоин носить эту фамилию, я тебя пойму.
— Я знаю одно: ты хотел как лучше. Стиан предоставил мне запись вашего первого разговора с Хасом, он высказывал очень увлекательные идеи…
— Идеи идеями, а верность верностью, папа, — Адамас и сам не заметил, как с языка сорвалось слово, которого он не употреблял лет с шести. — Я ещё готов поверить, что Шштерны пошли за ним из чистого честолюбия — чтобы потом с красным бантиком преподнести Мессии. Подзатянули, конечно. Но я-то искренне хотел сломать всё то, что ты построил, — и это даже толком не понимая, какой ты заложил фундамент!
— Кстати, о Шштернах, — Рэкс сделал паузу. — Ты не возражаешь, если мы ненадолго прервём нашу беседу? Приехал Цезарь, хочет узнать от тебя подробности о своих сыновьях. Впрочем, чтобы не тратить зря время, можешь рассказать всё, чему стал свидетелем, я всё равно хотел спросить.
— Он так быстро восстановился?
— В организации, где на благо лидера и его круга трудится Роза Зорина, не бывает по-другому. Так я могу его позвать?
Адамас внутренне усмехнулся: они с отцом, не сговариваясь, одинаково делали вид, что его вечная слепота — это нечто не стоящее отдельного обсуждения. Как если бы он сломал руку или ногу, катаясь на доске с высокого холма. Как будто всё пройдёт…
— Да, конечно, — не стал возражать он. — Последствия наркоза меня почти отпустили, я уже могу говорить не запинаясь на каждом слове, как это было при Кристиане.
— Кристиан почти всё время провёл здесь, около тебя, — со странной интонацией проговорил Рэкс, и Адамас хмыкнул.
— Ничего удивительного.
— Об этом можешь Цезарю не рассказывать, — разрешил его отец. — Одну секунду. Я позвоню. Можешь входить, Цезарь.
Дверь открылась спустя две секунды. Терас подошёл к ним военным чеканным шагом и поздоровался:
— Как себя чувствуешь, Адамас?
— Сойдёт по бедности, — отозвался тот. — Вы хотите узнать только о своих сыновьях или всё с самого начала?