Смешилка — это я!
Шрифт:
— Да, сначала предъявил вчерашний билет, — подтвердила Валя Миронова. Она всегда была верна правде жизни.
— Не было этого!
— Контролера или билета?
— Ничего не было…
— Это уж слишком, гражданин Рыжиков. Все было: и контролер, и билет. Не сейчас… А когда мы ехали в Антимоновку. Утром… Кстати… — Это словечко «кстати», я заметил,
— Я? В чем?!
— А в том, что он целую ночь просидел под замком. Вы же вчера его заперли. Или это сделал ваш брат, студент юридического факультета, сегодня утром?
— Какой брат?
— Как и у меня, старший!
Такая детективная ирония тоже действует на преступников.
— Никто не запирал Племянника!
— Не запирал? Так-так-так… А как же он оказался запертым, если никто не запирал? Подобного не бывает! Запер ты…
— Чем?! — Покойник от растерянности задавал бессмысленные вопросы.
— Ключом, как мы уже установили, который был спрятан в руке у твоего брата-студента. Но ты каким-то таинственным образом сквозь руку разглядел этот ключ.
— Разглядел, — подтвердила Миронова, неколебимо верная правде жизни.
— Не исключается, конечно, что брат твой сегодня утром Племянника заточил… Разумеется, — тоже сильнодействующее словечко! — так было бы человечнее: все же Племянник не провел бы целую ночь под землей.
— Какой ключ? Какой?! Может, у тебя самого есть ключ? — продолжал бессмысленно и беспорядочно отбиваться Покойник.
— У него-то ключ есть, — опять неожиданно и тихо проговорила Наташа. — Им он и открыл твою тайну. И восстановил истину.
— Какую еще там истину?!
— А ту, что Глеб Бородаев не виноват, — сказал я. — Он освободил в тот день Племянника Григория из подземелья. А вы с братом, студентом юридического факультета, опять его там замуровали. С Глеба Бородаева обвинение снимается полностью! — Я объявил об этом, как бы завершая допрос.
Но не может быть
— Зачем мне все это было нужно?! — вскричал побежденный Покойник.
— Тоже в президиум захотел, — беззлобно и уверенно ответила ему Наташа. — Но самое скверное, что ты попытался ославить невинного, чтобы прославиться самому.
Приговор из Наташиных уст был для Покойника «вышкой». С ненавистью, однако, он взглянул не на нее, а на меня. Я выдержал этот взгляд с плохо скрываемым мужеством. А Глеб неожиданно разрыдался. Он слишком долго молчал — и потому рыдания были бурными. Наташа притянула его к себе… Я сумел защитить Глеба — и лучше бы она притянула к себе меня. Угадав это желание, Наташа легко и даже, не побоюсь сказать, нежно прошептала мне в самое ухо:
— Тогда ты по праву его обвинил, а сегодня — по праву оградил…
— Равновесие получается!
— Не равновесие должно быть, а справедливость!
Она первый раз — но, надеюсь, что не последний, — прижалась прямо к левому моему плечу. Действительно прижалась, а не в моих обманных мечтах…
— Все-таки приятнее быть защитником, чем обвинителем. Адвокатом, чем прокурором! Хотя ты сегодня и виновника изобличил… — сказала она, все еще не отрываясь от моего плеча. — Но главное, защитил Глеба!
— О, поверь, я только этого и хотел!..
Природа меж тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: за окном была полная непроглядность.
На этом заканчивается моя вторая «Очень страшная история». Сколько их еще впереди? Это, говоря детективным языком, выяснится.