Смешные рассказы о нас с вами
Шрифт:
– Может, это и к лучшему, – многозначительно ответил папа.
Паласатое
Вся жизнь – театр
У женщин есть особое свойство – делать простое сложным. А у красивых женщин это свойство умножается на три. Иногда на шесть. Но красивым сложность можно простить. А что делать со страшными?
Ой-ой, простите, девочки, я заблуждался. В каждой из них есть красота, только она живет на разных этажах.
Мне нравятся женщины, у которых красота и на
Я женился именно так – посмотрел на коленки. Ух ты! Потом перевел взгляд выше, в глаза. Женщины любят, когда им смотрят в глаза. Типа пытаются постичь их загадочную душу.
Глаза не уступали коленкам. Марина стояла в холле кинотеатра «Солярис», притягивая к себе взгляд, как тарелка инопланетян.
– Здравствуйте, у вас такие коле… тьфу, глаза, что в них тонешь.
– Ну здравствуйте, а вы кто?
– Царь, просто царь. И мне нужна царица.
– Может, начать с принцессы?
И так легко. С подколом. Вот он, верхний этаж в действии. Другая бы треснула сумочкой по голове или смотрела оленьим взором.
– Принцессы – драконам. А нам, царям, особо выбирать не приходится. Царица – и точка.
– Жаль. Так хотелось встретить дракона…
Этого дракона я ей вспоминал десять лет жизни. Даже сына Пашку предлагал назвать Иггдрасилем.
– Пап, ну вот зачем ты меня назвал Пашей? Меня в школе Светка дразнит Пашкой-дурашкой.
– Это она просто неровно к тебе дышит, свет мой. Ты отвечай ей, что Светке-конфетке слова не давали.
– Ага, скажешь ей такое… Она потом меня какашкой обзовет.
– Ты тогда подумай, какую бы рифму она придумала к Иггдрасилю?
Сын задумался. Потом неуверенно предположил:
– Ковид?
Никакого чувства рифмы. Весь в маму.
– Траву косиль! И уносиль!
Сын хохочет так, что прибегает Маринка.
– Вы чего тут ржете? Я вас оставила помыть посуду и плитку, а вы веселитесь.
– Мы моем, моем. Вон уже три ложки в лоток положили. А куда нам торопиться, в субботу?
Жена уставилась на меня с подозрением.
Знаете, как смотрит жена с подозрением? Мол, а не спрятаны ли у тебя в лотке с ложками три любовницы и неучтенная банка коньяка?
Я ответил чистосердечным взглядом. Никаких любовниц, дорогая. А для банок есть гараж.
– Ты забыл, мы сегодня идем в театр?!
Бли-и-и-ин. Блин! Забыл.
– Конечно нет, зайка моя.
– Я тебе дам зайку! Галстук нашел?
Не нашел. Я его в прошлом театральном сезоне в солидол нечаянно макнул, когда в гараже в яму лазил. Там он и остался. Я им крышку банки с солидолом подоткнул.
– Нашел. Но ты в курсе, что он уже немодный?
– Сам ты немодный.
– Мань, ну зачем мне галстук, а? Я буду в джинсах и белом джемпере. Ты мне его для чего тогда покупала?
– Ну ладно, – сдаваясь. – Но не в джинсах, а в серых брюках!
Туше.
Марина уехала делать маникюр, прическу и массаж ягодичных мышц. В театре очень нужны ягодичные мышцы.
– Пап, вы там в театре долго не заседайте, – предупредил чуткий ребенок. – Я-то сегодня с дедом буду до ночи в «Доту» резаться, за вами проследить некому.
Господи, не ребенок, а килограмм персиков. Бабушка уехала на две недели в санаторий, дед Митя отрывается по полной. Он от внука недалеко ушел, два сапога пара. У них даже ямочки на щеках одинаковые.
Дед приехал за Пашкой в три часа дня, а жена так и не вернулась с процедур ягодичной красоты.
Позвонил в четыре.
– Марин, ты помнишь, что у нас театр в шесть часов?
– Да я уже бегу. Бегу. У парикмахера на мне фен сломался.
Кстати, это какая-то загадочная особенность Маринкиного биополя. Я ей не даю никакие электроприборы. В ее руках взрывается и горит все – моя бритва, сотовые телефоны, микроволновки и пылесосы. Странно, что я до сих пор целый. Как утверждает жена, если во мне и был терминатор, то он давно перегорел.
Появилась дома в пять двадцать восемь, с прической а-ля Мэрилин Монро, маникюром со звездами и офигенными ягодичными мышцами!
Прическу щупать нельзя, я знаю. Маникюр пусть сохнет себе. Но вот мышцы же можно потрогать?
– Да куда ты тянешь свои проводки? Видишь, у меня юбка наглажена. Царь ты или конюх?
– Она была наглажена до парикмахерской. А сейчас ей уже все равно, как и конюху. Марин, давай еще десять минут потратим на массаж. А юбку ты новую наденешь, вон ту, с кактусами на белом поле.
– Вова! Я билеты за месяц покупала! На этого режиссера у нас весь отдел уже сходил!
Десять минут! Ха! А этих режиссеров – туда же. К драконам.
Зря я вспомнил про драконов. Затарахтел телефон, это Иггдрасиль решил напомнить, чтобы мы не опоздали в театр.
– Спасибо, свет мой. А то мы тут сидим, пьем чай с плюшками, забыли про всякие театры…
– Я же молодец, да, пап?
– Ты – чемпион!
Пока я разговаривал, Марина уже сменила юбку и нетерпеливо перебирала лапками у двери.
– Бежим! А то наши места займут!
– Господи, да кому там нужен наш шестой ряд! – это уже натягивая белый джемпер и джинсы.
– А где серые брюки?! – негодующе.
– Они мне в талии жмут. Нефиг меня на ночь пельменями кормить.
Маринка фыркнула – и мы полетели на свободу.
Свобода продолжалась до дверей лифта. В пять сорок три лифт встал на четвертом этаже насмерть. Я тряс дверь, жал на все кнопочки, орал: «свободу неграм!».
Лифт не сдавался.
Я вызвал дежурного. Печальный голос сообщил мне, что все техники на вызове.