Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Мицюк Наталья

До эпохи буржуазной модернизации девичество как жизненный этап осмыслялось в терминах социально навязываемого ожидания «решения участи», отождествлявшейся исключительно с замужеством 229 . Считалось, что и получение образования и даже придворная карьера – всего лишь подготовительные стратегии достижения главной жизненной цели женщины – выхода ее замуж. Не случайно женское среднее образование, в частности институтское, не имело профессиональной востребованности, о чем мне уже доводилось писать 230 . Женские институты, созданные с целью формирования в России «новой породы… матерей» 231 и выполнявшие функции социального призрения для девочек-сирот и дочерей неимущих или малоимущих дворян 232 , репрезентировали свой конечный продукт как обладающих светскими манерами потенциальных домашних хозяек 233 . Лучшие выпускницы получали при окончании института так называемый «шифр» 234 («золотой, украшенный бриллиантами вензель императрицы под короной на банте из андреевской ленты» 235 ). Мемуаристка А. В. Стерлигова описала церемонию «раздачи шифров институткам Екатерининского института» 236 : «Обратившись к нашему инспектору, она (Ее Величество. – А. Б.) приказала читать фамилии награжденных девиц, а принц подавал шифры, и каждая из десяти по очереди подходила, становилась на левое колено на скамеечку и подставляла левое плечо Императрице, которая прикалывала собственноручно булавкой, подаваемой ей фрейлиной; после чего каждая, поцеловав ручку Ее Величества, отвечала на вопросы, а потом, сделав низкий реверанс, отходила задом на свое место к окну, где и была удостаиваема милостивыми разговорами присутствующих особ царской фамилии» 237 . «Шиферницы» 238 , как их называли, могли рассчитывать на придворную карьеру фрейлины (не случайно мемуаристки употребляли выражение «фрейлинский шифр» 239 , или «шифр фрейлины» 240 ) с последующей перспективой опять-таки «составить блестящую партию» 241 . Именно поэтому многие дворянки ценили фрейлинский шифр не как признание образовательных

достижений, индивидуальных заслуг, публичного статуса, а как способ устранения финансовых препятствий к замужеству. По словам В. Н. Головиной, ее «belle-soeur» 242 , княгиня Голицына, «хотела, чтобы ее старшая дочь получила шифр, потому что с этим отличием связывалось приданое в двенадцать тысяч рублей» 243 . Вместе с тем на рубеже XVIII–XIX веков, «в начале царствования императора Павла Петровича», в среде провинциального дворянства все еще был распространен «мужской» взгляд на женское образование как на недостойную альтернативу замужеству:

229

Лабзина А. Е. Указ. соч. С. 27, 28; Ржевская Г. И. Памятные записки // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 45, 61; Письмо М. Путятиной к В. Л. Манзей от 13 августа 1836 г. // ГАТО. Ф. 1016. Манзеи – помещики Вышневолоцкого уезда Тверской губернии. Оп. 1. Д. 45. Л. 21; Письмо М. Л. Манзей к В. Л. Манзей от 29 апреля 1836 г. // Там же. Л. 28; Письмо П. Рыкачевой к В. Л. Манзей от 11 мая 1836 г. // Там же. Л. 33; Письмо М. Л. Манзей к В. Л. Манзей от 9 мая 1836 г. // Там же. Л. 92.

230

См.: Белова А. В. Женское институтское образование в России // Педагогика. 2002. № 9. С. 76–83.

231

ПСЗ. 1. Т. XVI. № 12103. Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества от 12 марта 1764 г. С. 669.

232

Подробнее см.: Белова А. В. Уездные «абитуриентки»: прием провинциальных дворянок в столичные институты // Женщины. История. Общество: Сб. науч. ст. под общ. ред. В. И. Успенской. Тверь, 2002. Вып. 2. С. 212–228.

233

Например, в одном из стандартных свидетельств об окончании Смольного института за 1812 год говорилось: «…Благородная девица Аграфена Васильевна Мацкевичева как в поведении приличном благовоспитанным, и в приобретении знаний, наук и рукоделий соответственных ея полу с касающимися до нужнаго домоводства упражнениями, своим вниманием и прилежанием достигла до отменнаго успеха…» (ГАТО. Ф. 1233. Кафтырева Агриппина Васильевна (1796–1892) – дворянка Тверской губернии. Оп. 1. Д. 1. Л. 1).

234

Стерлигова А. В. Воспоминания // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 123–125. Также см.: Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб., 1994. С. 80.

235

Дворянские роды Российской империи. СПб., 1993. Т. 1: Князья. С. 68.

236

Стерлигова А. В. Указ. соч. С. 124.

237

Стерлигова А. В. Указ. соч. С. 125.

238

Там же. С. 124–125.

239

Муханова М. С. Из записок Марии Сергеевны Мухановой // Русский архив. 1878. Кн. 1. Вып. 2. С. 320.

240

Головина В. Н. Мемуары. М.: ACT, 2005. С. 20, 119.

241

Шепелев Л. Е. Придворные чины и звания в дореволюционной России в связи с их значением для исторических исследований // ВИД. Л., 1976. Т. VIII. C. 161.

242

Невестка (фр.).

243

Головина В. Н. Указ. соч. С. 380.

«Прадед… за порок считал, чтоб русские дворянки, его дочери, учились иностранным языкам.

– Мои дочери не пойдут в гувернантки, – говорил Алексей Ионович. – Они не бесприданницы; придет время, повезу их в Москву, найдутся женихи для них» 244 .

Получение образования воспринималось как своего рода вынужденная «стратегия выживания» для дворянок с низким уровнем материального достатка, которые в силу этого не могли рассчитывать на выход замуж, то есть на реализацию нормативного жизненного сценария.

244

Сабанеева Е. А. Указ. соч. С. 363.

Восприятие детства в контексте отношений матери и дочери: соотношение материнской любви и власти матери

Проблематизация взаимоотношений матери и дочери служит своего рода «ключом» к интерпретации механизмов формирования, поиска и отстаивания женской идентичности в российской дворянской культуре и специфики гендерной иерархизации внутри дворянской семьи. Феномен материнства и отношения матери и дочери в феминистских теориях психоанализа не раз становились предметом исследования. В частности, этой теме посвящен третий выпуск сборника статей немецких и российских исследователей «Пол. Гендер. Культура» под редакцией профессора Элизабет Шоре. По словам Эвелин Эндерлайн (Evelyne Enderlein), французские феминистки «Люс Иригарей и Адриена Рич анализируют взаимоотношения матери и дочери как первостепенные, являющиеся прототипом пары» 245 , что, бесспорно, указывает на их значимость. В связи с этим важно не только подтвердить на примерах российской дворянской культуры XVIII – середины XIX века тезис о трудности поиска женской идентичности в рамках осложненных отношений матери и дочери, но попытаться разобраться в причинах внутренних конфликтов этих отношений, проанализировать их властную составляющую и в конечном счете выяснить, в какой мере эти отношения определяли механизм социального конструирования гендера.

245

Эндерлайн Э. Своеобразие французского феминизма // Преображение: Научно-литературный альманах / Ред.-сост. Е. И. Трофимова. 1998. № 6. С. 45–46. См.: Irigaray L. Le Temps de la diff'erence. Paris, 1989; Rich A. Na^itre d’une femme: la maternit'e en tant qu’experience et institution, trad. J. Faure-Cousin. Paris, 1980.

Отношение дворянок к собственному детству по прошествии многих лет жизни определялось либо его идеализацией 246 , либо негативизацией 247 в зависимости главным образом от характера взаимоотношений девочки с матерью. Матери же, по представлениям дочерей, относились к ним очень по-разному: могли любить старшую дочь, своего первого ребенка 248 , и недолюбливать младших (в особенности поздних, последних из своих многочисленных детей 249 ), вообще быть недовольными рождением дочери, ожидая сына 250 . Свидетельства мемуаристок выявляют на протяжении столетия – с середины XVIII века до середины XIX века – одну и ту же типичную реакцию дворянок на нежелательных дочерей: «огорченные» матери пытались потерять их из виду, вывести за пределы собственного зрения, сымитировать их несуществование («не могли выносить присутствия» и «удаляли с глаз колыбель» 251 (1759), «толкали с коленей» и «отворачивались» 252 (1783), «глядеть не хотели» 253 (1850)). В этих случаях подраставшие девочки отдавали себе ясный отчет в отсутствии к ним материнской любви и воспринимали это как травмирующее переживание 254 . Сами же они сознавались в том, что любили своих матерей, сочувствовали их судьбам и даже восхищались ими 255 . Став взрослыми, дворянки осмысляли подобное отношение к себе матерей как следствие нереализованного желания «иметь сына» 256 («непременно сынка хотелось» 257 ), компенсируемого любовью к другому ребенку, который мог быть как мужского пола 258 , так и женского 259 . Однако даже такого рода случаи доказывают не собственно факт отсутствия материнской любви (матери, судя по ряду указаний, все-таки любили своих дочерей), а то, что отношение к ребенку, как и предшествующее отношение женщины к своей беременности, представляло собой экстраполяцию ее внутренних мыслительных построений, восприятий, переживаний, оценок. Не следует забывать также об исторической эволюции понятия «материнская любовь», как установила французская исследовательница Элизабет Бадинтер (Elisabeth Badinter) 260 , изучая историю семейных отношений с XVII века до настоящего времени.

246

Долгорукая Н. Указ. соч. С. 257–258; Лабзина А. Е. Указ. соч. С. 21; Керн А. П. Из воспоминаний о моем детстве // Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания о Пушкине. М.: Сов. Россия, 1987. С. 358; Неизвестная из рода Квашниных-Самариных. Моей весны пора умчалась… // ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 939. Л. 6; Она же. Пусть жизнь летит, пусть мчатся годы… // Там же. Л. 6 об.; Она же. Мы в детстве нашем жили мирно… // Там же. Л. 7–8; Щепкина А. В. Указ. соч.С. 388; Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 13.

247

Дашкова Е. Р. Записки // Дашкова Е. Р. Литературные сочинения. М.: Правда, 1990. С. 3–4; Ржевская Г. И. Указ. соч. С. 35–36; Дурова Н. А. Некоторые черты из детских лет // Дурова Н. Русская амазонка: Записки. М.: Захаров, 2002. С. 28; Дурова Н. А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 29–41; Ковалевская С. В. Воспоминания детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 12, 14, 35.

248

Долгорукая Н. Указ. соч. С. 257–258; Керн А. П. Из воспоминаний о моем детстве // Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания о Пушкине. М.: Сов. Россия, 1987. С. 340; Ковалевская С. В. Воспоминания детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 13–14.

249

Ржевская Г. И. Указ. соч. С. 35.

250

Дурова Н. А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 26; Ковалевская С. В. Воспоминания детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 14.

251

Ржевская Г. И. Указ. соч. С. 35.

252

Дурова Н. А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 26.

253

Ковалевская С. В. Воспоминания

детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 14.

254

«Я имела повод сомневаться в любви моей матери» (Ржевская Г. И. Памятные записки // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 35); «…видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу…», «…с каждым днем более мать не любила меня», «…мать моя, от всей души меня не любившая…», «…я знала, что мать не любила меня…», «хотя матушка и не любила меня…» (Дурова Н. А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 27, 29, 37, 41); «Мать ее (княжну Трубецкую. – А. Б.) не любила…» (Стерлигова А. В. Воспоминания // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 104); «…во мне рано развилось убеждение, что я нелюбимая, и это отразилось на всем моем характере. У меня все более и более стала развиваться дикость и сосредоточенность», «…во всех моих воспоминаниях детства черной нитью проходит убеждение, что я не была любима в семье», «…я в душе очень восхищалась своей мамой… но в то же время я постоянно испытывала некоторую обиду: за что это она меня любит меньше других детей?» (Ковалевская С. В. Воспоминания детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 14, 35).

255

Ржевская Г. И. Указ. соч. С. 35–36; Дурова Н. А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 39, 41; Ковалевская С. В. Воспоминания детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 12, 35–36.

256

Мать моя страстно желала иметь сына и во все продолжение беременности своей занималась самыми обольстительными мечтами… <…> Но увы! это не сын, прекрасный, как амур! это дочь, и дочь богатырь!!», «Мое рождение, пол, черты, наклонности – все было не то, чего хотела мать моя» (Дурова Н. А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 26, 39).

257

«…и барину, и барыне непременно сынка хотелось. Барыня, бывало, все говорит мне: „Вот увидишь, няня, будет мальчик!“ <…> ан нет, вот поди! – родилась опять девочка!» (Ковалевская С. В. Воспоминания детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 14).

258

«Барыня так огорчились… только уж Феденька их потом утешил» (Там же).

259

«Матушка… имела для утешения своего другую дочь, точно уже прекрасную, как амур, в которой она, как говорится, души не слышала» (Дурова Н. А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 28).

260

Badinter E. Die Mutterliebe: Geschichte eines Gef"uhls vom 17. Jahrhundert bis heute / Aus dem Franz. von Friedrich Griese. 2. Aufl. M"unchen; Z"urich, 1982.

Даже в тех случаях, когда женщина лишалась мужа и утрачивала его власть над собой, она не переходила на партнерскую модель отношений с дочерью, а продолжала либо ее игнорировать, либо применять к ней репрессирующую стратегию воспитания. В то время как сын ассоциировался с надеждами матери, воплощал для нее попытку «создания мужчины», которого она хотела бы видеть рядом с собой, дочь была олицетворением собственных неудач, несбывшейся мечты, например связи с мужем, не принесшей счастья, и, наконец, безысходности от предчувствия повторения того же жизненного сценария. Досада на невозможность изменить к лучшему свою жизнь и неспособность внутренне согласиться с собственными страданиями вымещалась матерью именно на дочери, которая воспринимала ее отношение как нелюбовь к себе. Это свидетельствует о том, что само материнство носило по большей части функциональный, вынужденный характер. Парадоксально, но при том, что судьба женщины программировалась как репродуктивная (а скорее всего – именно вследствие этого), материнство не было осознанным индивидуальным женским проектом, по крайней мере в отношении дочерей, не являвшихся формальными продолжательницами дворянского рода.

Сложности отделения от матери в период девичества: материнский контроль за сексуальностью и социальное бессилие дочери

В новейших психоаналитических и гендерных штудиях проблематизируется подростковый период в жизни женщины и его функция в становлении женской идентичности 261 . Немецкий психоаналитик Ева Полюда (Eva Poluda) различает в «подростковом возрасте женщины» пубертатный и собственно подростковый периоды, отождествляемые ею с «ранней» и «зрелой» стадиями взросления. Она трактует пубертатный период как «переход от защищенного тела ребенка к самостоятельному сексуальному телу взрослого» 262 , что в случае с женщиной означает, по ее мнению, «пубертатный переход от материнской зависимости к новому периоду жизни как молодой женщины» 263 .

261

См.: Полюда Е. «Где ее всегдашнее буйство крови?» Подростковый возраст женщины: «Уход в себя и выход в мир» // Пол. Гендер. Культура: Немецкие и русские исследования: Сб. ст. М., 2003. Вып. 3. С. 101–133; Шоре Э. «Ничего так не ненавижу на свете, как материнство…» Конструкты женственности и попытки преодоления их в воспоминаниях Л. Д. Менделеевой-Блок // Там же. С. 233–249.

262

Полюда Е. Указ. соч. С. 102.

263

Там же. С. 109.

В условиях дворянского образа жизни взросление как «отделение от родителей» (Е. Полюда), отрыв от родительской семьи в большинстве случаев были для девушек травмирующим обстоятельством. Главная причина состоит в «неплавности» этого перехода, который не был эмоционально-психологическим обособлением при сохранении позиции дочери внутри семьи, а выражался, вследствие раннего замужества, в «неожиданном» оставлении «своей», «защищающей», семьи и включении в «новую», «пугающую» неизвестностью 264 , и вместе с тем в резкой смене функциональных ролей: превращении из дочери в жену, что фактически при отсутствии у девушек сформированных навыков отстаивания собственной идентичности и при объективном старшинстве супруга по возрасту 265 , означало принятие роли дочери по отношению к мужу. Мемуаристка С. В. Ковалевская вспоминала о своей матери, Елизавете Федоровне Корвин-Круковской, урожденной Шуберт (1820–1879): «Между нею и отцом была большая разница лет, и отец вплоть до старости продолжал относиться к ней, как к ребенку. Он называл ее Лиза и Лизок, тогда как она величала его всегда Васильем Васильевичем. Случалось ему даже в присутствии детей делать ей выговоры. „Опять ты говоришь вздор, Лизочка!“ – слышали мы нередко. И мама нисколько не обижалась на это замечание, а если продолжала настаивать на своем, то только как избалованный ребенок, который вправе желать и неразумного» 266 .

264

«Привыкшая к мирному очагу своей родной семьи, как пугалась она сначала волнений той среды, в которую попала в доме супруга» (Сабанеева Е. А. Воспоминание о былом. 1770–1828 гг. // История жизни благородной женщины. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 360); «Теперь, мой друг, тот день, в который ты начнешь новую совсем и для тебя неизвестную жизнь» (Лабзина А. Е. Воспоминания. Описание жизни одной благородной женщины // История жизни благородной женщины. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 28).

265

Часто речь шла о разнице в возрасте супругов в 10-20 лет, но могла быть и большей. В связи с этим даже история А. П. Керн, выданной замуж в 16 лет за 52-летнего, как она писала, «безобразного старого генерала» (Керн А. П. Из воспоминаний о моем детстве // Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания о Пушкине. М.: Сов. Россия, 1987. С. 371), выглядит не столь впечатляющей, как другая – история «красавицы Евдокии» Прончищевой, которую отец, спешно увезя из Москвы в деревню, «выдал замуж за князя Якова Алексеевича Несвицкого, человека богатого, но мало подходящего ей по летам: ей было семнадцать, а супругу ее под семьдесят», только лишь потому, что она «своей красотой обратила на себя внимание государя» (Сабанеева Е. А. Воспоминание о былом. 1770–1828 гг. // История жизни благородной женщины. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 364).

266

Ковалевская С. В. Воспоминания детства // Ковалевская С. В. Воспоминания. Повести. М.: Наука, 1974. С. 35.

С этим коррелирует и замечание мемуаристки М. А. Бекетовой (1862–1938), относящееся к ее сестре, девушке-невесте конца 1870-х годов: «В 18 лет была она еще далеко не созревшая женщина, а девушка-ребенок, которому слишком рано выпал на долю брак с таким интересным, трудным, сложным и неудержимо жестоким человеком, каким был Александр Львович Блок» 267 .

Кроме того, все социальные позиции, которые разделяла дворянская девушка, – и дочери, и жены, и невестки, – были связаны с подчинением чьей-то власти. Вследствие замужества менялся лишь источник этой власти. Мать А. Е. Лабзиной внушала ей накануне свадьбы: «И ты уж не от меня будешь зависеть, а от мужа и от свекрови, которым ты должна беспредельным повиновением и истинною любовью. Уж ты не от меня будешь принимать приказания, а от них. Моя власть над тобою кончилась, а осталась одна любовь и дружеские советы» 268 .

267

Бекетова М. А. Александр Блок и его мать // Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. М.: Правда, 1990. С. 208.

268

Лабзина А. Е. Указ. соч. С. 28.

Взросление дворянских девушек, особенно в семьях провинциального дворянства, можно назвать «запаздывающим» ввиду, во-первых, высокой степени эмоционально-психологической зависимости их от родителей и семейного круга даже в возрасте старше 20 лет 269 и, как следствие, – дефицита опыта самостоятельного выстраивания межличностных отношений, во-вторых, тотального контроля 270 со стороны взрослых и жестких ограничений свободы поведения (как на акциональном, так и на вербальном уровне) и самовыражения, в-третьих, сексуальной «непросвещенности» и, следовательно, отсутствия рефлексии собственной сексуальности, а значит, и понимания изменений своей телесности и влияния этих изменений на поиски собственной идентичности.

269

См., например: Письмо Ю. Лихаревой к В. А. Лихаревой от 19 января 1859 г. // ГАТО. Ф. 1063. Оп. 1. Д. 137. Л. 70; Письмо А. Лихаревой к В. А. Лихаревой от 19 января 1859 г. // Там же. Л. 70 об. – 71.

270

См., например: «Михаил Антонович (Горновский. – А. Б.) овдовел в 1809 г., три его дочери – сыновей у моего деда не было – до самой его смерти оставались при нем. Он учил их сам, держал строго, редко и по самым убедительным просьбам отпускал их погостить в семейство Ивана Антоновича, котораго любил больше других братьев» (Ахматова Е. Н. Несколько слов о Михаиле Антоновиче Горновском // Русская старина. 1898. Т. 94. № 5. С. 405).

В крестьянской культуре, в отличие от дворянской, сложился определенный адаптивный механизм перехода от дочери-девушки к жене-женщине. Основные составляющие этого механизма: во-первых, наличие ритуала «как наиболее действенного (по сути – единственно возможного), – по определению А. К. Байбурина, – способа переживания человеком критических жизненных ситуаций» 271 , во-вторых, участие девушек в специфических формах молодежного общения и приобретение навыков выстраивания отношений со сверстницами и сверстниками без присутствия взрослых, в-третьих, относительно лучшая осведомленность в сексуальных вопросах и большая свобода добрачного поведения и взаимоотношений полов.

271

Байбурин А. К. Указ. соч. С. 3.