Смеющаяся Тьма
Шрифт:
— Прости, я лучше пойду домой. Не хочу, чтобы мама беспокоилась. Если я понадоблюсь тебе, дай только знать.
— Конечно, ты мне понадобишься! Я собираюсь послезавтра на конную прогулку в холмы. Ты ведь поедешь со мной? Если не поедешь, отец отправит со мной своего противного компаньона, тогда я лучше останусь дома. Ну, что, поедешь?
— Поеду.
— Вот и славненько! Тогда я жду тебя послезавтра к полудню.
Руна по-быстрому обняла меня и взбежала на крыльцо, не попрощавшись. Она никогда не прощалась, только быстро оборачивалась и улыбалась перед тем, как исчезнуть за дверью.
С глухим стуком закрылась за Руной дверь, и я направился вниз по улице, через пустеющий и затихающий город. Странное было у меня настроение: вроде бы день прошел отлично,
Мои кулаки стиснулись сами собой: я злился. Злиться не было никакого смысла: подумаешь, пара молоденьких магов развлекалась, им ведь нет ни до кого дела, им все позволено. Это же высшая раса — мир существует для них. Есть, конечно, Закон, и он защищает людей. Но ведь нет такого закона, который не смог бы обойти маг, особенно если он состоит на государственной службе и у него большое влияние. Таким и Стража не указ… Их деткам, конечно, тоже.
Есть правитель на троне, есть министерства и департаменты, и в числе их сотрудников есть маги — это не скрывается, ведь все это существует для того, чтобы люди могли жить свободно и счастливо. Только этому никто не верит. Обладая такой силой, маги не могут оставаться равнодушными к тому, что происходит вокруг. Они не могут не править миром, имея такую возможность — так рассуждает любой человек. Но даже если это не так, даже если люди ошибаются, само существование магов все равно обижает и даже оскорбляет людей. Они же и живут гораздо дольше, здоровье у них лучше, возможностей больше, и получить они могут все, чего хочется. Почему они тогда не делают жизнь людей лучше? Неужели это так трудно сделать — чтобы никто не болел, чтобы жилья и еды хватало на всех, звери не портили скот, чтобы не было войн и стихийных бедствий? И чтобы корабли, уходящие в море, не разбивались…
Если бы я родился с магическим даром, я бы обязательно постарался сделать так, чтобы никому больше не пришлось страдать. Я бы не стал попусту упиваться своей властью или же, как те двое, дурачиться на улице. Я бы сделал все, чтобы стать сильнее, чтобы сделать этот мир лучше — или хотя бы просто почувствовать себя кем-то имеющим для этого мира значение. Вот только даже думать об этом — глупо.
Издалека, с Чугунной дороги, донесся гул позднего паровоза, похожий на крик удивленной птицы.
Я шел по улице. Свернув, направился к набережной канала. Нужно было возвращаться домой, я ведь действительно не хотел, чтобы мать беспокоилась. Но домой не хотелось. Дома гвалт, дома чужие люди. Дома пахнет табаком так, будто бы курят не только жильцы, но и мебель, обои, стены. Дома, в конце концов, мама, которая вынуждена все это терпеть… Жаль, что скоро будет слишком холодно для таких вот пеших прогулок. Но пока я же могу не возвращаться домой так скоро, как это нужно.
Где-то очень высоко сорвалась с неба маленькая белая снежинка. Она пролетела мимо моего лица, скользнула по куртке и затерялась в истоптанной снежной кашице. Потом появилась вторая. Она тоже падала. Потом — еще и еще. Вскоре снег валил стеной, и эта струящаяся, мельтешащая сеть стирала перспективу и словно дробила мир на куски, отсекая от него улицы, здания, фигурки расходящихся по домам горожан. Сумрак стал осязаемым, а прохожие, наоборот, начали больше походить на второстепенных персонажей полузабытых сказок, чем на настоящих людей с настоящими судьбами.
Я вышел на берег канала и остановился у парапета. Черная, почти никогда не замерзающая вода поглощала падавший в нее снег. Несколько мутных огней с другого берега, подрагивая, отражались в воде длинными рябящими дорожками.
«Тошно жить без чуда?..» — эхом раздалось в голове.
Я ухватился за парапет и едва не заплакал от злости и бессилия. Глупо это все было, невыносимо глупо и бессмысленно, а еще жестоко, несправедливо… Но так ведь было не всегда. Было же время, когда я уверенно смотрел в будущее — ну да, мне не повезло родиться магом, но ведь множество людей живет в этом мире счастливо, не обладая магическими способностями. Я тоже смогу,
Снег навалил на руки, плечи и голову. Подтаяв, стекал по вискам двумя вялыми струйками. Я тряхнул головой — ничего, я все это переживу, я со всем справлюсь, потому что других вариантов нет. Оторвав окоченевшие ладони от парапета, я принялся отогревать их дыханием. Пора, пора было возвращаться домой.
Где-то за пеленой снега послышался стук конских копыт и звук колес, под которыми раздавалась снежная кашица. Я оглянулся — увидел пару лошадей, коляску с поднятым верхом, позднего возницу, запорошенным кульком сидящего на козлах. Тот нагнал меня и остановился.
— Смотрите-ка, это ж Рик! — воскликнул он, ни к кому не обращаясь. — Эй, Рик, что ты здесь делаешь?
Я нахмурился — лица под низко надвинутым капюшоном видно не было, да и голос я не узнавал.
— Вы меня знаете?
— Конечно! Ты же тот парнишка из овощной лавки на Сиреневом бульваре! Тебя все знают! Давай, забирайся в коляску, я тебя подброшу до дома — мне все равно по дороге. Ну!
Я медлил. Человека этого я не знал — а может и знал, да вспомнить не мог. Ехать с ним не хотелось. Но, с другой стороны, если возница знает меня, отказ может его обидеть, да и замерз я что-то, пока стоял здесь, на берегу…
— Садись, Рик! — вновь окликнул меня возница.
— Да, спасибо! — отозвался наконец я и забрался в коляску. Лошади тронулись и потянули коляску вдоль канала.
Снег в коляску почти не задувал. Я устроился на сидении и, уставившись в широкую темную спину возницы, снова задумался, а потом, пригревшись, и вовсе начал клевать носом. Поэтому я не сразу заметил, что поворот на Сиреневый бульвар коляска давно проскочила.
— Постойте! — крикнул я, спохватившись. — Мой дом в другой стороне!
Но возница ничего не ответил, а только хлестнул вожжами лошадей, которые и так уже неслись едва ли не во весь дух. Я попробовал встать, но колесо коляски наскочило на ледышку, коляску тряхнуло, меня отбросило назад, на сидение.
Коляска взлетела на мост. Ветер плеснул мне в лицо, сорвал капюшон с головы возницы, растрепал его полуседые космы.
— Эй! Остановитесь!
Возница лишь обернулся, ухмыляясь, и я наконец-то увидел его лицо. Маленькие, сощуренные глаза. Огромные бакенбарды, с каждой секундой все выше забирающиеся на щеки. Оскал. Две пары мощных клыков. Желтоватые, как полежавшая на солнце бумага, они загибались вовнутрь.