Смеющийся хрусталь небосвода
Шрифт:
Девушка успокоилась, подложила под голову ладонь Ивана Феликсовича, умиротворенно затихла. За почерневшими стеклами, облаченными в деревянные, покрытые бежевым лаком рамы, медленно падало за горизонт тыквенное северное солнце. Площадь наполнялась изумрудным светом включившихся фонарей, который отвоевывал у лениво, но неизбежно надвигающегося вечера все больше пространства, проникал в самые укромные места, вылизывал сиреневые тени, превращая их в ничто.
– Однажды я уеду в какую-нибудь глухую местность, где дома на таком расстоянии друг от друга, что соседи даже не знакомы, – задумчиво произнесла Соня. Она стояла перед окном кухни, опершись локтями о подоконник и наблюдая непрерывный поток движущихся
Иван Феликсович подошел к ней и обнял гибкий девичий стан, прижавшись сзади и зарывшись лицом в благоухающий плющ длинных волос.
– А я типичный представитель городской фауны. Не могу без шума и суеты большого города, да и к удобствам привык, – старость, наверное, пришла. Но, надеюсь, ты будешь навещать меня иногда с лукошком лесной земляники, аромат которой ты источаешь, – он шутливо потерся своей щекой о ее, словно кот, проявляющий высшую степень доверия своему хозяину.
Он вновь ощутил бархат девичьих губ на своих, бешеной волной накатил новый прилив возбуждения, приправленный зеленовато-красными огоньками за окном. Руки уже привычно расстегнули, скинули на пол мешавшую одежду, и целый мир сузился до размеров двух маленьких фигурок на фоне ярко горящего белым бельмом ока девятиэтажного дома. Страсть мелкими пузырьками растворялась в пульсирующих кровяных потоках, достигала каждой клетки разгоряченных от слаженных движений тел, остановить которые не смогла бы никакая сила в мире.
– В Санкт-Петербурге ведь не бывает осени, правда? – невинно спросила Соня, подбирая с пола свои вещи, когда все закончилось.
– Нет, здесь всегда весна, – едва отдышавшись подыграл ей Иван Феликсович, а сам подумал про себя: «А ты, и правда, непростая девочка».
Он вновь любовался ее изящными формами, пока она неторопливо, на показ, одевалась. Она знала, что производит впечатление и сполна пользовалась этим. Как известно, молодость, как более сильный химический элемент, отдает частицу себя элементу слабому, который от этого расцветает во всех смыслах. Иван Феликсович, хоть и устал физически за этот вечер, чувствовал необычайный прилив сил. Он и так не ощущал своих лет, но сегодня смотрел на себя как на школьника.
Он собирался вызвать Соне такси, но та заартачилась, заявив, что это вызовет подозрения, если кто-нибудь увидит, поэтому решено было прогуляться до метро. Иван Феликсович и Соня, обнявшись, намеренно сделали получасовой крюк, хотя до метро было рукой подать. На светофорах, злобно стрелявших красным глазом в томившуюся от нетерпения толпу, они с упоением целовались, не замечая ни косых взглядов раздосадованных одиноких дам за тридцать, ни, брызгающих в ночь пестрыми выпуклыми бортами, проносящихся мимо автомобилей.
Вернувшись домой, Иван Феликсович бросился уничтожать следы ее пребывания и реализованных эмоций. Он придирчиво осмотрел результаты работы, сам себя похвалил, после чего налил кофе, сел на кухонный табурет и, глядя в то же окно, стал выжидать время до встречи с женой. В голове беспрерывно, как зацикленные, крутились кадры событий последних дней. Самые возбуждающие моменты мозг воспроизводил в виде стоп-кадров, выуживая, для пущей реалистичности, из глубин памяти волнительные ароматы и пробегающие волнительной судорогой от макушки до пальцев ног волшебные образы. Он предчувствовал, что произошедшее поглотит кипящей молочной пеной всего его, станет воспалять его воображение даже во время разговоров с Верой, коллегами, друзьями. Он, правда, давно освоил способность поддерживать беседу, решать задачи, при этом мысленно укрывшись звездным небом на берегу буйного океана. Эта способность не раз избавляла его от смертной скуки на рабочих внутренних собраниях, которые он терпеть не мог за их бессмысленность и пустословие: суть часовых совещаний легко укладывалась,
По выходным, Иван Феликсович встречал жену, возвращавшуюся с работы, у метро, где одну из остановок совершал автобус служебной развозки. Комбинат по производству цветных металлов находился в часе езды от их дома, но из-за нередких пробок, извечной проблемы любого большого города, время маршрута удлинялось до полутора, а иногда, и до двух часов.
Вера легко соскочила со ступеньки огромного, похожего на горбатый айсберг, автобуса, и в легкие Ивана Феликсовича ворвался аромат любимых духов. Если раньше Иван Феликсович улавливал носом пряные нотки с наслаждением, то сейчас от них исходили неопределенность и страх.
– Как твое воскресенье? – Вера чмокнула мужа в щеку, обрадованно щуря глаза.
Она, хоть и устала, пребывала в отличном настроении: на планерке объявили, что после майских праздников произойдут кадровые перестановки, и, возможно, ее назначат старшим мастером гидрометаллургического отделения. Иван Феликсович искренне порадовался успехам жены, и это позволило забыть на время о внутреннем волнении. За рассказом о нескольких производственных эпизодах, они вошли в арку, и, повернув влево, достигли подъезда.
Металлическая, видавшая виды, дверь имела два режима работы. Она либо открывалась не с первого раза, либо не закрывалась вовсе. Сегодня электромагнитный замок решил отдохнуть, впуская всех желающих без разбора. Стены подъезда недавно подверглись жестокому ремонту, и свежая еще желтая краска струпьями подтеков едва скрывала предыдущую, синюю. Узкий, похожий на гроб, лифт с трудом вмещал трех некрупных персон, хоть и был рассчитан на четырех. Со страшным скрипом, по словам Веры, напоминающим «мучения дикой собаки динго», лифт прибыл на первый этаж и раскрыл процарапанные по низу дрожащие створки.
Вера с мужем вошли, и вслед за ними в тесную (и откуда взялась?) кабину юркнула тетка лет пятидесяти с перекошенным лицом. Иван Феликсович ее сразу узнал, она жила на восьмом этаже и работала, судя по ее частым разговорам по телефону с клиентами, риэлтором, как и Сергей Тухленков. Доехав до пятого этажа, риэлтор и Иван Феликсович вышли на площадку, а Вера не успела, и лифт уехал на восьмой этаж. Пока они ждали Веру, «кривомордая», как мысленно окрестил тетку Иван Феликсович, выговаривала ему по поводу незнания этикета и невоспитанности. По ее разумению, выходило, что тетку следовало запустить в кабину первой, и сейчас бы не произошло такого казуса, и вообще, «провинциалам следовало бы почитать о хороших манерах, прежде чем приезжать в столичный город». Иван Феликсович молчал, покорно ожидая жену, которая, улыбаясь, уже выходила из раздвинувшихся металлических створок и услышала последнюю фразу, мгновенно все поняв.
– Да пошла ты к черту! – Вера со злостью несколько раз пнула по закрывающимся дверям лифта, в которых исчезала еще более покореженная физиономия тетки-риэлтора, тужась и выдувая, как жаба, из себя слова-пузыри. Она явно не ожидала такой реакции от молодой красивой женщины, поэтому ответ ее уже из уносящегося наверх лифта звучал нелепо и жалко.
– Не знаю, что лучше: любить тебя или бояться? – шутливо заметил Иван Феликсович, открывая дверь квартиры и пропуская Веру вперед.
– Тебе воспитание не позволяет теткам давать отпор, так что я за тебя это с удовольствием сделаю, – ответила Вера, скидывая грозные ботиночки.