Смеющийся Пеликен
Шрифт:
— Сам просил, — ответил Ненек и, кряхтя, повернулся к нему спиной. Затих.
Айван вспоминает. Яри во власти рэккенов. «Не отдам!»
Юноша ждал. Лежал и думал.
Вид острых лопаток дедушки Ненека и худой его спины внушал жалость. Почему такая нескладная жизнь у наставника? Юную Тэйгу, которую он любил, враги похитили. Это ведь он о себе говорил.
В селении рассказывали, что недолго пожил с молодой женой Ненек. Очень ее жалел, ни разу не ударил и даже не ругал. Так и остался одиноким,
Стал думать Айван о других белоштанных стариках, как они, молчаливые и грустные, по селению бродили или грелись где-нибудь на солнышке. Никто из них не обижал сироту.
Частенько даже чем-нибудь вкусным они его угощали, игрушки дарили — красивый камешек или витую раковину — не то что многие взрослые…
Айван начал вспоминать случаи, когда взрослые грозили ему и пытались расправиться с ним. Все это были только громкие, надоевшие и совсем не страшные угрозы. Каждый раз, когда тяжелая рука или увесистая палка уже была занесена над ним, что-нибудь обязательно мешало, и он убегал, смеясь над незадачливыми преследователями.
Даже грубая, крикливая вдова Папата не побила его, а только грозила сложенным вдвое ремешком от собачьей упряжи, когда он опрокинул в снег выставленный для охлаждения горшок с горячим мясным отваром. Но потом вдруг расплакалась, стала обнимать его и накормила мясом, вынутым из горшка, приговаривая непонятные слова: «Ох, я неразумная!
И как я на сиротку руку пыталась поднять! У моих детей хоть мать есть, а у него никого…
Горе мне, горе!» И как потом сердились прибежавшие с берега дочери Папаты — ведь он съел предназначенное для них мясо, а вдова, успокаивая их, говорила, что пойдет в шатер Акаки и попросит что-нибудь для них. Вот и выпросила им судьбу…
Верно, всю жизнь старенькая одежонка на Айване была, редко получал он какую-нибудь обновку. Однако хоть и старенькая, но без дырок, а заплатки женщины селения старались нашить повеселее, чтобы вид у сироты наряднее был. Теперь, когда юношей стал, он гораздо чаще ходит в рваных торбасах или кухлянке, потому что только невеста может чинить ему одежду. Но ее нет, а самому орудовать иголкой лень..
Все это вспомнилось Айвану, а стыд все жарче и жарче жег его сердце. Ведь никто ему, сироте, не желал зла и плохого ничего не сделал, хотя озорничал он и вреда людям причинил много. А сегодня еще сказал им горькие несправедливые слова… Даже застонал Айван.
Потом сел и стал торопливо собираться.
…Ужас гнал Яри к высокой Кривой скале.
Тогда, в шатре Эмемкута, прильнув к тонкой меховой стенке полога, услышала она страшные слова Кумака, произнесенные свистящим шепотом:
— …сегодня, когда заснет Айван, к нему в полог войдет Железный крючок! Сделает, что нужно. Как только душу его извлечет, можешь делать с сиротой что угодно. Куда пошлешь, туда и пойдет он, хоть в далекие ледяные просторы!
Эмемкут запыхтел:
— Однако не может Железный крючок без разрешения человека войти в его жилище…
Только подслушивать да подглядывать ему позволено!
— Если дашь ты Костяной кружок,
Эмемкут от неожиданности закашлялся. Вон куда метит Кумак! Овладеть Костяным кружком самого важного человека! Но ведь тогда он может войти не только в жилище Айвана, но и в любое другое! А вдруг он войдет в его, Эмемкута, жилище и вынет душу из жены или детей? Страшно подумать, ведь он может вынуть душу даже самого Эмемкута!
Кумак понял колебания самого важного человека.
— Обещаю тебе, что сразу же верну Костяной кружок, как только Железный крючок закончит все свои дела, — в голосе его прозвучала обида.
Но Эмемкут знал цену обещаниям Кумака. Ведь тот носит шапку не снимая. Все подозревают, что под шапкой у него собачьи уши. А человеку с собачьими ушами нельзя верить.
Эмемкут не зря владел Главной мыслью. Быстро нашел выход::
— Я дам Костяной кружок Эттувьи, и он откроет тебе шатер старого Ненека…
— Хорошо, — Кумак старался ничем не выдать досаду, — Сегодня я приду с Железным крючком…
Яри еле успела отпрянуть от полога, выползла, приподняв тяжелую покрышку шатра, и помчалась за Айваном.
Но Кумак, видимо, услышал подозрительный шорох и поспешил следом. А может, и Железный крючок притаился где-то поблизости. И кто-то помешал девушке, она успела лишь предупредить торопливым шепотом: «Не спи, Айван! Не спи!»
Из ночного морозного тумана выступила громада мрачных черных камней, косо устремленных ввысь. От них тянуло зловещей сыростью — где-то булькал незамерзающий ручей. Чья-то тень отпрянула в сторону и, пригибаясь, исчезла во мраке.
Снег под ногами сиял туманной белизной, отражая свет ярких звезд. Яри почувствовала опасность, запрокинула голову. Два огонька поплыли между звездами и приблизились, превращаясь в горящие круглые глаза! И легкая тень белой совы пронеслась мимо, махнув над нею крылом…
Камни трещали от лютого мороза, словно переговариваясь- друг с другом на каком-то трескучем языке. Долетел рокот — где-то высоко в горах обрушился снежный обвал.
Рука девушки быстро скользнула к поясу, привычно нащупывая резную рукоятку тонкого и острого, как зубы росомахи, клинка. Его не было! Забыла в спешке, когда собиралась в глухой темноте полога, чтобы никто не услышал. А может быть, нож похитила чья-то коварная рука, когда она выбиралась из шатра?
Нет оружия! И Солнца нет! Яри во власти рэккенов.
Страх охватил ее, заколол ледяными иголками голову, спину. Заледенело тело, словно его сковало морозом.
Девушка не сопротивлялась, когда чьи-то цепкие когти охватили ее ступни и неумолимо повлекли вниз… Руки ее ослабели, только лицо с мольбой обратилось туда, откуда должен был прийти Айван.
Он спешил. Свет был призрачный, но достаточно ясный, чтобы увидеть, как Яри до колен погрузилась в снег. «Вот как рэккены забирают человека!» До нее было еще далеко, но рука нащупала у плеча свернутый тугими петлями ременный чаат, на поясе широкий нож с тяжелый рукоятью.