Смеющийся волк
Шрифт:
— Ладно, попробую. Разведаю, как там вообще…
Капи бодро вскочил и вернулся к лоткам. Собака пошла за ним. Реми обхватил голову обеими руками и закрыл глаза. Картошка, безденежье… Всё это было пустяками по сравнению со страхом, который его терзал: уж не холера ли это? Его тошнило, голова кружилась. Ему хотелось закричать: «У меня холера! Вызовите скорую помощь!» Интересно, как умер тот Реми, из книжки? В самой книжке про это не написано. Небось стал богатым, состарился и от инсульта умер. Самая обычная смерть. А лучше бы сюжет поменяли, и Реми умер бы от холеры, так и не успев встретиться с матерью. Вот он следует за кораблём «Лебедь», думает, что там его мама, пробирается на борт, а это оказывается холерная баржа. Бедный Реми заражается холерой и умирает на берегу реки. Капи охраняет его тело и поёт над
— Всё вышло как надо! Доброй охоты всем, кто соблюдает Закон джунглей! Хотя я не знаю, какой там закон…
Капи, подошедший опять вместе с собакой, плюхнулся рядом с Реми и помахал перед его носом свёртком в грязном газетном листе. К горлу опять подступила тошнота. Отвернувшись, Реми пробурчал:
— Молодец! Ну и ешь себе!
— Ага! Я картошку очень люблю. Мне за кусок мыла дали целых три. Натуральный обмен — это очень интересно. Мне так даже больше нравится. Можно больше наменять, чем за деньги купишь. Капи принялся уплетать картошку. Собака уселась у его ног и ждала, когда ей бросят кожуру.
— Ну и обжора же ты! — устало заметил Реми.
Капи с набитым ртом не мог ничего ответить и только несколько раз утвердительно кивнул.
— Пойду в уборную, — сказал Реми, вставая, и побрёл к зданию вокзала, которое он видел словно в тумане.
Капи пошёл за ним, жуя на ходу картошку. Сзади трусила шелудивая собака. Здание вокзала было расцвечено фонарями — над ним словно поднималась радуга. Красные огоньки бегали в ночном небе по гирлянде лампочек слева направо, потом справа налево. Может быть, то были прожектора подъезжающих поездов. Беспрерывно раздавались объявления по радио и звучали, будто волчий вой вдалеке, гудки отходящих составов. Словно волки подавали весть Реми: «Скорее садись верхом на волка! Мы поведём тебя в далёкий чудесный край!»
Когда подошли ближе к станции, где ярко сверкали огни, Реми тихо застонал. То и дело сталкиваясь с чёрными тенями — спешащими ко входу и к выходу пассажирами — он спотыкался и мог в любую минуту упасть. Капи поддерживал его, заглядывая в глаза.
— Тебе совсем плохо, да?
Он потрогал лоб Реми и вздохнул:
— Очень высокая температура.
Реми задыхающимся голосом прошептал:
— Всё равно, мне надо в уборную — хоть выпущу из себя что смогу. Ты не волнуйся. Я ещё ничего, пока не падаю.
Капи, нахмурившись, кивнул, но продолжал при этом поддерживать Реми. Так ему передвигаться было гораздо легче, и сам Реми это чувствовал, так что тоже держался за Капи. Болезненно щурясь от яркого света, он вслед за Капи вошёл в здание вокзала.
— А собака где? — спросил Реми, показывая тем самым Капи, что с головой у него пока всё в порядке.
— Не знаю. Вроде отвязалась — побоялась, наверное, сюда войти.
— Ты все бататы съел?
— Нет, я столько сразу не могу. Те, что остались, я завернул в бумагу и в узелок положил.
Наконец они добрались до вокзального туалета. Реми направился в мужскую половину, но Капи всё ещё не решался его отпустить одного. Остановившись у входа, Реми сказал:
— Тебе, наверное, в женский…
— Да ладно! Я же мальчик! — возразил Капи и уверенно прошёл в мужской туалет.
Опираясь на его худенькое плечо, Реми поплёлся следом. Несколько мужчин мочились у писсуаров, ещё человека три-четыре мыли руки, чистили зубы и брились в умывальном отделении. Реми молча зашёл в кабинку. Туда Капи вместе с ним было нельзя. Глядя на встроенный в пол низкий унитаз, Реми почувствовал рвотный позыв. Он присел на корточки и выблевал всю лапшу, которую перед этим съел. Из глаз потекли слёзы, но зато стало полегче. Потом привстал, снял штаны, и из него полилась поносная жижа. Лекарство сделало своё дело — понос из водянистого стал кашицеобразным. Он попытался посмотреть, нет ли в кале крови или ещё каких-то тревожных признаков страшной болезни, но кал уже провалился слишком глубоко в сточное отверстие, так что было не разобрать.
Капи стоял у кабинки в тревожном ожидании. Может быть, для него это был первый в жизни опыт посещения мужского туалета.
— Ну как? — прошептал Капи.
— Ничего, вроде; если лекарство принимать, должно пройти, — с улыбкой ответил Реми.
Он пошёл к умывальнику,
— Ты, Капи, тоже давай, почисть зубы. Купили тебе специально зубную щётку, а ты ещё ни разу ею не пользовался, — сказал Реми.
На это Капи возразил:
— А ты сам, Реми, зубы не чистишь и не бреешься. Посмотри в зеркало — на кого ты похож! На обезьян, которых ты так не любишь!
Реми посмотрел в зеркало. К сожалению, Капи был прав. Вид был отталкивающий: всё лицо заросло неопрятной щетиной, словно пустырь — сорной травой. Да, просто обезьянья морда какая-то. Но всё-таки это было его собственное лицо — измученное и осунувшееся. И когда только щетина успела так отрасти?! Капи чистил зубы у соседнего умывальника. Реми со вздохом отвёл глаза от зеркала. Хотелось по-настоящему почистить зубы, как Капи, и побриться. Но сейчас он не чувствовал в себе сил для этого. Завтра утром он приведёт себя в порядок и предстанет перед Капи в другом обличье. Если он пойдёт на поправку, они могут вдвоём отправиться в общественную баню — конечно, в разные отделения. Утешая себя такими мыслями, Реми в то же время тревожно всматривался в тёмные обводы под глазами. А если не пойдёт на поправку, остаётся только сдохнуть от холеры. Тогда что уж!..
Почистив зубы, Капи взял с полочки обмылок, помыл лицо и, сразу посвежев, с улыбкой повернулся к Реми:
— Ну что? Пошли?
«Наверное, и у меня, когда я был маленьким, несмотря на плохое питание, тоже всегда было свеженькое, как персик, личико…» — зажмурившись, с ностальгической грустью подумал Реми и кивнул в ответ.
На обратном пути, когда они снова вышли на привокзальную площадь, Реми уже не опирался на Капи. Они опять пошли к лоткам, но там уже было темно и пусто. Ацетиленовые светильники погасли — остались только голые чёрные лампочки, а под ними простиралось царство теней. В сумраке скользили кое-где человеческие силуэты — а может быть, то был лишь обман зрения. Удаляться от вокзала и бродить по спящему городу не хотелось. Реми пошёл направо, под эстакаду надземного перехода. Капи шёл рядом, пугливо цепляясь за его рукав. Давешняя шелудивая собака опять увязалась за ними. Реми и Капи уже устали её отгонять и махнули на собаку рукой. Не иначе, как она ждала у вокзала навострив уши, как положено верному псу, пока они ходили в уборную. Однако в конце концов собака всё же отстала и исчезла из виду. У бездомных собак свои правила и привычки. Под эстакадой зияло какое-то чёрное углубление вроде пешеходной дорожки в форме узкого тоннеля. Там вполне можно было поспать до утра. Реми направился прямо к тоннелю, погружённому в кромешный мрак. Некоторое время он колебался, не решаясь войти. Однако тут ведь не горная глушь, и вряд ли в тоннеле скрывается тигр-людоед или ядовитая кобра. Уговаривая себя таким образом, Реми шагнул в тоннель и прошёл вперёд шагов десять, ощупывая пальцами левой руки влажную кирпичную стенку. Он обо что-то споткнулся и невольно наклонился вперёд, вытянув руки. Пальцы упёрлись во что-то мягкое, тёплое, завёрнутое в материю. Реми стал ощупывать неизвестный предмет, как вдруг раздался ворчливый голос:
— Ну, чего ещё надо?! Оставьте в покое наконец!
Вернувшись ко входу и убедившись, что за ними сзади никого нет, Реми сел, потянул прилипшего к нему Капи вниз и шепнул:
— Тут, видно, до нас ещё много народу устроилось. Громко не говори. Мы тоже здесь заночуем.
Удостоверившись на ощупь, что Капи сел рядом, Реми порылся в кармане, вытащил спички и зажёг одну. В кромешной мгле образовалась расселина, и мрак на мгновение отступил. Перед ними открылось мрачное зрелище: куча бродяг в лохмотьях вповалку, скрючившись, спала на земле. Если одежда раньше у всех была разных цветов, то сейчас от грязи и ветхости она казалась на всех одного цвета. Здесь были и мужчины, и женщины. Были и дети, в том числе младенцы. Какая-то женщина сидела с младенцем на руках и кормила его тощей грудью. Некоторые лежали, завернувшись не в тряпьё, а в тонкую соломенную циновку. Там и сям виднелись ломаные деревянные ящики и бамбуковые корзины. Вдалеке из тьмы проступила фигура ребёнка, грызущего хлебную корку.