Смотрящий по неволе

Чубаха Игорь Викторович

Питерский гость даже бровью не повел, не то, чтобы улыбнуться:

— Сторожа он отпустил. Его люди приходят к двенадцати. У нас два часа форы. А больше получаса он не протянет.

— Тебе хана, если не расколешься, где Храм скрывается! — радостно сообщил сквозь большую железную дверь Пырей. Он еще прикидывал, не попробовать ли подбить коллегу пошуровать по сусекам? Но робел.

— Зря я тебя тогда из подвала выпустил, — прохрипело за железной дверью.

— Не зря! — не сдержался Пырей и пошел чесать перед обреченным инвалидом правду-матку, — Думаешь, я такой псих, что из мести тебя в льдинку обрекаю? Нет, это твой Храм — псих! Ох, вздыбится он, когда о тебе — заиндивевшем — услышит! Ох, пойдет дрова крушить! На горячке мы его и снимем!

— Пора.

Пошли, солнышком побалуемся, — тихо и равнодушно определил питерский гость и поманил Пырея на выход.

Пырей не рискнул ослушаться. Зато трофейные часики тикали в кармане и грели мстительную душу.

«… По оперативным данным до последнего времени в регионе действовало четыре преступных группировки. Однако в настоящее время активность проявляет только группировка под руководством некоего Сергея Храмова (отчество выясняется, словесный портрет выясняется, постоянное место жительства выясняется) Кличка — Храм. Ориентировочный возраст — 35 лет.

Изучение оставленных в разработке бумаг покойного начальника Виршевского районного управления внутренних дел Ивана Ивановича Удовиченко показало, что непосредственно перед смертью майор И. И. Удовиченко именно и занимался делом С. Храмова…»

Из докладной записки лейтенанта Яблокова на имя начальника специальной комиссии подполковника Среды

Криминализированные будни Виршей достигли пика славы, и на городок свалилась суровополномочная ментовская комиссия, а с ней несколько оперативных бригад, наспех слепленных по всей великой Ленинградской области с бору по сосенке. Однако нефтяной комбинат пока оставался вне сферы внимания нагрянувших младших, средних и старших чинов. По территории комбината из цеха в цех шастали совершенно другой несексуальной ориентации граждане.

Ремонтный цех был небольшой — метров сто квадратных. И на этих ста метрах громоздились токарные и фрезерные станки, и даже один зуборезный, с вертикальным валом. А еще на этих ста метрах хранились сложенные, как дрова, покрытые окалиной заготовки, свернутые бухты проволоки, перевязанные снопами стальные и латунные прутки. В общем, представитель брокерской фирмы еле нашел место, где почти не боялся измазать свой серенький плащик.

Протиснувшийся в запыленное окошко луч играл на замке новенького кожаного портфеля представителя. Больше во внешности представителя ничего блестящего и яркого не было. Этакая серая служебная мышка. Разве что глазки иногда нет-нет, да и заискрят, будто короткое замыкание в голове.

— Неправильно думаете, мужики, — вещал представитель перед бригадой ремонтного цеха. Он называл скопом всех «мужиками», хотя из семи трудяг трое были пусть и сгорбленные годами, но тетки. Он уже крепко посадил голос, потому как выступал минут сорок, — Неправильно! Сейчас наша гордость, наш нефтеперерабатывающий комбинат больше стоит, чем работает. То электроэнергию отрубят, то поставщики подляну кинут, — представитель воровато зыркнул, как роботяги слопали слово «наш» про комбинат. Прибитые жизнью тетки смотрели на агитатора сочувственно, будто на ищущего вымя теленка. Слопали и не заметили, — А все от чего? От того, что нет настоящего хозяина. При комуняках комбинат был как бы наш и как бы ничей. И толку не было. И теперь, когда его поделили, он как бы общий. То есть опять ничей. Вы ж не тупые, вы ж газеты читаете, а в газетах что говорят? Чтобы дело двинулось, нужны инвестиции. А кто ж их даст за так?

Самый старый в цеху — дед Михей — давно уже заслуживший три пенсии, но комбинат не оставивший, окликнул агитатора с подоконника, где смалил «Приму»:

— Выходит, все это время, пока Гусь Лапчатый заправлял, мы как бы зря животы надрывали?

— Эдуард Александрович не виноват, — серьезно стал разъяснять представитель, — В восемьдесят девятом всем казалось, что стоит сказать: «Гоп!» и все получится. Не получилось,

законы экономики не позволили. Сами знаете, что оборудование устарело. Вот, например, я посмотрел в вашем цеху, так этот, как его, зубогрязный…

— Зуборезный, — без подвоха подсказал дед Михей.

— … Спасибо. Зуборезный станок сделан в сорок втором году в Германии и вывезен в счет контрибуции. Разве можно успешно трудиться на таком оборудовании?! — спросил пришлый, искренне ища согласия в закопченном годами и трудом лице деда Михея.

— А что? — пожал плечами дед, — Хорошая машина. Надежная. Она еще всех нас переживет.

Представитель решил обминуть скользкую тропинку:

— Никто не спорит, станок хороший, — представитель вдруг вспомнил, как у него месяц тому лопнула подвеска на собственной тойоте. Чем не аргумент? — А вдруг какая-нибудь шестеренка полетит? Где вы ее заказывать будете и за какие шиши?

— Сами выточим. Делов-то, — хмыкнул Михей в прокуренные цвета слоновой кости усы.

— Ну ладно, — решив, что занесло не туда, что пора сворачиваться, махнул рукой представитель, — Не об том речь. А об том речь, что ежели наш комбинат, да оборудовать новой техникой, да заказами иностранными поддержать!..

Цеховые тетки неодобрительно зашикали на старика, вечно он баламутит, такую красивую речь мешает рассказывать.

— Среди вас, наверное, есть такие, кто продал акции нефтекомбината нашей фирме. Я ведь прекрасно понимаю, что вы это сделали не только ради денег. Вы ведь, когда принимали столь ответственное решение, наверное, хотели, чтоб акции попали в хорошие руки? К настоящему хозяину чтоб попали? А кто в нашем изменчивом мире может быть надежней американского хозяина? Вспомните, об чем каждый день твердит телевизор? О том, что американцы умеют вести бизнес. Вот и наша брокерская фирма «Сем слонов» теперь уступает пакет акций американцам не потому, что те больше платят. А чтоб сюда пришел настоящий хозяин!

— А вот еще говорят, — подал голос, нагло перебив увлеченного и взахлеб воспевающего новый порядок оратора, рослый плечистый парень, примостившийся на краешек подоконника рядом с дедом Михеем, — Что американцы спецом прикупают у нас заводы и стопарят их, типа консервируют. Чтоб конкуренции меньше было для своих заводов. Это правда?

— Кто вам такое сказал?! — как за себя лично обиделся представитель, и в его бегающих мышиных глазках потухли только что родившиеся электрические огоньки, — Все определяют законы экономики. А покупать производство, чтоб потом заморозить — не выгодно. Но я о другом. О том, что если наш комбинат подлатать и обновить, то вы зарплату не в рублях, а в долларах получать будете. И это главное. И это решается именно сейчас: придет ли настоящий хозяин на наш комбинат, или не придет? И во многом от вас самих это зависит.

— То есть, если я правильно въехал, — сказал парень, что примостился рядом с дедом, — Если мы не захотим, то комбинат америкашкам продан не будет?

— Ну конечно все не так, — тяжело вздохнул представитель, словно добрый врач в палате для тихих душевнобольных. Он убил столько времени, а базар вернулся на старые дрожжи. Агитатор посмотрел на часы, — Меня еще ждут в литейном цехе. Давайте, я завтра вернусь к вам, и мы продолжим этот разговор?

— А чего ж не поговорить с дельным человеком? — за всех согласился дед Михей, — Давайте.

— Значит, на завтра договорились? — к неудовольствию чувствуя, как саднит надорванная глотка, заторопился представитель, — Значит, я завтра вернусь к вам снова. А сейчас не покажет ли мне кто-нибудь, как пройти в литейный цех?

— Слышь, паря, — толкнул дед Михей в бок локтем рослого соседа, — Проводи человека в литейку, а то еще заблудится, — говорил он эти слова без всякой подначки. Сразу было видно, что честно заботится.

— А че ж не проводить? У меня, кстати, пара вопросов по теме имеется, — оторвал зад от подоконника парень и двинул на выход, играя налитыми плечами. Не тот выход, которым попал в цех представитель, а в другом конце ста квадратных метров.