SMS
Шрифт:
– Сленг. Но это не было совпадением. Хотя, честно, Вадим, я не хотела говорить об этом. И не хочу. Извини. – Последнее слово было лишним. Как оно слетело, не понимаю. Я – ничтожество.
Пока я говорила, он обошел стол и теперь стоял рядом, засунув руки в карманы и глядя на меня сверху вниз. А я, соответственно, снизу вверх. Высокий он, гад. И тут никакие каблуки не помогут. Высокий, худощавый. Короткая стрижка, темные с проседью, жесткие на вид волосы. Черные глаза, очки. Я чувствовала исходящее от его тела тепло. Это будоражило.
– Я тоже не хотел. Извини. Давай считать все это недоразумением,
– Не думаю, что …
Черт! Легко обняв за плечи, он бесцеремонно повел меня к выходу!
Задохнувшись от злости, я оттолкнула его, по-моему, в тот самый момент, когда он отпустил меня сам. Вот таких штучек я и боялась, черт его побери! Тут я беззащитна!
– Прости! – он смеялся, – Это простой дружеский жест. Возьми свои бумаги и иди, работай.
Ладно. Тайм-аут.
– Но не стоит так уж явно флиртовать со здешними мальчиками, – весело бросил он вдогонку, когда я уже выходила.
По барабану. Я не стала оборачиваться.
Итак, что мы имеем? Повторюсь, события развивались не по моему сценарию. Терехов смеялся надо мной, это очевидно. И первый раунд был за ним. Хотя нет. Уже второй. Не в мою пользу. Обвал по всем фронтам? Похоже на то.
Ну ладно, ладно. С другой стороны, что ж тут «ладно»?
Можно было бы снова накатать заявление и на сей раз оставить секретарю, а завтра уже не выходить на работу. Но, учитывая заминку с президентом, я рисковала получить волчий билет. Если честно, я и сейчас этого боюсь. Наш профессиональный круг достаточно тесен, как это ни странно. Тем более теперь, когда все стараются вести дела «по-взрослому». То есть наводить справки о потенциальном сотруднике на предыдущих работах. Сплетничают почем зря.
Откровенная дискриминация по половому признаку? Да кого это волнует в нашей свободной стране? Не говоря уже о дискриминации по возрастному признаку, что вообще никого и нигде не волнует, по моему. Есть тут, конечно, парадокс.
Мне стало жутко жаль себя.
С мрачным видом я вернулась на рабочее место и ..
На моем столе красовалась смешная яркая коробка шоколадных конфет. Смешная, потому что она была в форме сердца. Я рассмеялась и оглядела офис. Ребята подняли головы и смотрели вопросительно.
– Что-то не так? – спросила Вероника – наша секретарь.
– Кто принес это? – я показала на коробку.
Все привстали со своих стульев, чтобы увидеть мой стол, потом принялись изображать полное неведение вперемежку с недоумением. Улыбаясь, я заглянула в глаза Косте, но он только пожал плечами.
– Ладно, тогда угощайтесь. – Я открыла коробку и положила ее на край стола, а одну конфету запустила в рот. Вкусно. Говорят, шоколад может сделать человека счастливым. Впрочем, как и соленый огурец. Все зависит от обстоятельств.
Вспомнив о непрочитанном утреннем послании на сотовый, открыла телефон. Читать.
«Я больше не завидую вашему сыну, потому что хочу быть вашим любовником».
Так. Пора принимать меры. Обнаглел мальчишка.
На сей раз взгляд, брошенный на Горнштейна, был холодным с нотками предостережения. Но он не достиг цели. Парень с головой ушел в работу. Что ж, успеется. Вздохнув, я последовала его примеру, предварительно проглотив еще
Решение придет по ходу пьесы. Надеюсь.
Около восьми я покинула офис. Костя шел со мной до метро. На улице было скользко, и он предложил руку. Признаюсь, я слишком устала, чтобы выяснять с ним отношения. В конце концов, не к спеху. И потом, что плохого в том, что разок-другой в день я читаю в своем мобильном легкие бодрящие признания? Однако провожать себя до дома не позволила. Он парень понятливый, я это, помнится, уже отметила.
Надо же, скоро ноябрь кончается, но погода держится теплая, и от метро я пошла пешком. В воздухе кружатся легкие снежинки, под ногами сверкает, но мороза не чувствуется. Улицы и витрины уже начинают наивно пестреть новогодними украшениями. Гирлянды, елки. Пора подумать о подарках? Опять же, скоро начнутся распродажи, и можно будет порезвиться на славу. А что мне еще остается?
Замедляю шаг. Все, что происходит на работе (где еще что-то может со мной происходить?) по сути – пустяки. И все-таки, по безмятежной глади души пошла рябь.
Иногда мне кажется, что я существую отдельно от своей жизни. Она то муторно замедляет темп, снося целые года в неуловимое никуда, а потом вдруг вспоминает обо мне, скручивая минуты, дни, месяцы в свистящие плети, выбивающие из уютной теплой норки в заснеженные или выжженные пустыни. Там я всегда оставалась одна. Тема закрыта. Тема одиночества. Мне не жаль, что все кончено.
На груди забился телефон, прямо как пригретая птица. И запел.
– Мама, ты где? В этой игре, которую ты купила, ну нелицензионной, помнишь? Знаешь, как тут называется обойма? «Журнал»! Сколько зарядов в твоем журнале? Бери журнал и стреляй!
Я не одинока. И дело не в том, сколько мне лет. Я отдала свою любовь надежному сердцу тринадцать лет назад. Всю, до капли. С тех пор я счастлива. Можете считать, что вчера мне исполнилась тысяча.
Увидев свое отражение в витрине, я выпрямилась. Странно, и каблуки не напрягают.
Все-таки им удалось заполучить меня в десять утра. Неугомонный Терехов решил проводить еженедельные летучки именно в это время. Наша контора издает двенадцать ежемесячных журналов, так, видите ли, ему нужно мнение консилиума по каждому новому номеру. Ничего особенного – рядовая полифоническая некузявость – такое практикуется, но почему ни свет – ни заря?
Впрочем, Ген меня не беспокоил, так что я тоже старалась не нарываться. Но в этот раз не обошлось.
Обсуждался мой журнал. Мы еще вчера, получив номер из типографии, целый день скрипели зубами. Фотокор Рома матерился как пьяный дворник, поливая выпускающего по издательству и отсека. Дело в том, что нормальный такой, ядовитый материал о договоренности между Россией и США по условиям присоединения РФ к ВТО был жестоко обезображен противным коллажом бильд-редактора, которого я всячески пыталась изолировать от наших материалов. Однако на летучке я уперто молчала. Во-первых, потому, что после драки кулаками не машут, во-вторых, потому, что не люблю публичных разборок, и эти летучки – простая формальность, блажь Терехова, который сам по себе абсолютно авторитарен. Как, впрочем, и я.