Смуглая леди (сборник)
Шрифт:
тень от тени, игра случая. Меняется только мое отношение! Люблю я женщину она
хороша, надоела мне - она уродка. Вот и шестидесятилетняя ведьма тоже мне казалась
красавицей, и даже вы ведь для нее мне стихотворение писали.
Он заглянул в глаза Шекспира.
– "Да, нет ни зла, ни блага, все хорошо, когда оно приходит вовремя" - это ваши слова, сэр Виллиам, он подумал, - все благо!
– и повторил медленно: - Ну ладно, а смерть -
путешествие туда, откуда никто не возвращается. Что же оно,
– Зло, - ответил Шекспир уверенно, - всегда зло.
– Вы так любите жизнь?
– Я люблю жизнь.
– Как будто бы?!
– прищурился Эссекс.
– А вот я знаю, вы хотели покончить с собой, когда от вас ушла ваша цыганка, даже сонет написали, прощальный, чтоб оставить потом
его на столе. Последнее время я все твержу его. Нет, нет, не оправдывайтесь, я знаю это. И
все-таки вы говорите, что жизнь всегда благо?
– Шекспир молчал.
– Ну, хорошо, - пусть
будет так, а вот мне надоело, и не спрашивайте что, ибо все, все мне надоело. Дворец, сплетни, интриги, злая, лживая, рыжая ведьма, что вертит государством, этот мой подлый
друг, лорд Бэкон в золотых штанах, которого я, если бы остался в живых, вздернул на
флюгере моего замка так, чтобы его сразу увидел весь Лондон, - эта ваша чертова
возлюбленная, которая, как мне доподлинно известно, подсовывает в мою постель своего
недоразвитого еще любовника, этот парламент, который стоит не больше, чем та сволота, которую я хочу завтра натравить на дворец, э!
– да все мне надоело, все, все, - вот она -
дряхлость мира. Я радуюсь, что, наконец, все это кончится. Уж два года, как Бог отвернул
от меня свое лицо. А помните, как вы когда-то приветствовали меня в прологе к "Генриху
V"?
– Я и сейчас скажу - вы любимец Господа, ваша светлость, - робко возразил Шекспир.
– А я вам говорю, - вдруг запальчиво крикнул Эссекс и злобно стукнул кулаком об
стол, - я вам говорю, Господь забыл меня! Да, впрочем, нет, он никогда не помнил обо мне.
Молчите, молчите, приказал он быстро и суеверно, - ибо что вы обо мне знаете? Когда я
еще был мальчишкой, моя матушка отравила моего отца по научению своего любовника, а
он уже в то время был еще и любовником королевы, - он подумал и гадливо поморщился.
–
Той самой королевы, которая через двадцать лет стала и моей любовницей. Тьфу, гадость!
– его лицо снова передернулось.
– А правду о смерти отца я узнал, когда об этом шептался
весь дворец, но не нашлось никого, кто бы мне крикнул тогда: "Гамлет, отомсти!" Только
раз королева в тихую минуту вдруг вкрадчиво спросила, любил ли я свою мать.
– А вы не любили ее?
– тихо спросил Шекспир.
– Мою мать? Любил ли?
– Эссекс неподвижно прямо смотрел на него.
– Это была
страшная женщина,
– Нет, нет, не так я
говорю! Не страшная, а наоборот, постоянно ласковая и благосклонная, с вечной улыбкой, такой доброй, сочувственной и всепонимающей. И вы знаете, она не лгала, она
действительно была такой и в то же время, ей-Богу, я не знаю, пожалела ли она кого-
нибудь хоть раз в своей жизни, а уж правду-то никогда не говорила, хотя и врала, если
разобраться, совсем немного.
– Его вдруг опять передернуло.
– Я помню первые три ночи
после смерти отца. Она приходила ко мне, и лицо ее пылало от слез. "Мой сын, - говорила
она мне и клала голову на руку.
– Мой взрослый, умный сын", а труп отца лежал в гробу, обряженный и готовый к погребению, а я ничего не знал, но смотрел на нее и думал: вот
она отняла у меня все, все мое детство, всю мою жизнь, все мои радости. После этих трех
ночей я как-то сразу стал взрослым. Э, да что говорить...
– Ну, - сказал Шекспир, - разве можно так унывать?
Эссекс резко махнул рукой.
– Нет. Все равно, - сказал он, - мне все равно не жить среди этой веселой сволочи...
Если уж Пембрук залез во дворец, мне пора уходить... Вот я все время твержу один ваш
сонет, хоть он и написан не для меня, а для него...
– И он прочел громко и отчетливо: Зову я смерть.
Мне видеть невтерпеж
Достоинство просящим подаянье,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И произвольной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца-пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И добродетель в рабстве у порока,
Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Дверь быстро отворилась и, взметывая ковры, вошел Ретленд.
– Комиссар от королевы, - сказал он, - вам нужно сейчас спуститься... я сам расплачусь
с мистером Шекспиром.
Эссекс кивнул головой и пошел было из комнаты, но потом вдруг вернулся, подошел к
Шекспиру и положил ему на плечи обе руки.