Смута новейшего времени, или Удивительные похождения Вани Чмотанова

Петров Борис

Сочинение никому до сей поры не ведомого Ерофеева, подвизавшегося после последовательного изгнания из четырёх высших учебных заведений на кабельных работах в окрестностях Москвы, быстро разошлось, «благо было в одном экземпляре». Утратив рукопись, автор восстановил ее по черновикам, затем отдал в тиражирование, в процессе которого подсократился и текст (за счёт изъятия главы, сверх меры наполненной инвективной лексикой), и название. Попутно обретя эффектный жанровый подзаголовок — поэма — «Москва — Петушки» пошла в народ и за долгие годы обращения в (анти)советской неподцензурной литературе завоевала прочную репутацию самиздатского бестселлера номер Один.

Произведение Бокова и Петрова, также запущенное

в Самиздат, — только без указания имён его создателей, — обрело судьбу не менее примечательную. Всего полгода спустя после написания (по тем временам — со скоростью совершенно невероятной) оно было опубликовано на Западе — в эмигрантской прессе в Париже. Затем последовали издания в виде русскоязычных книг — одно, другое, третье. Зашевелились иностранные издатели — в Западной Германии, в Англии, во Франции…

Лубянка обомлела. Кто посмел?! Подать сюда этого Щедрина наших дней — доктор Лунц им уже давно интересуется! Однако зацепок не было. Текст — циркулировал, автор — отсутствовал.

Первым делом, конечно, пригласили того, чьим именем литературные хулиганы прикрылись — союзписательского начальника, главного редактора журнала «Октябрь», автора тогда уже забытых пустотелых «кирпичей» вроде «Журбиных», «Братьев Ершовых» и «Секретаря обкома», но скандально-нашумевшего просталинского романа-памф- лета «Чего же ты хочешь?», Всеволода Кочетова.

Стойкий сталинист был вне себя. Попадись ему тот, кто сей пасквиль настрочил! Да что ж это такое! Ничего подобного при Сталине и быть не могло!

В 5-м Отделении поспешили завершить рандеву.

Ушёл Кочетов с Лубянки обнадёженным. Однако шли дни и проходили месяцы, а родное ведомство топталось на месте. Само оно находить подпольных писателей не умело (единственный успех — поимка в 1965 году Абрама Терца и Николая Аржака [55] — был целиком и полностью на совести их западных издателей, допустивших утечку информации на стадии редакционной подготовки текстов, полученных из Советского Союза), а стукачи из окололитературной среды, на которых и была вся надежда, разводили руками: нет информации. Ее и не было. Никто в ресторане ЦДЛ в подпитии не хвастался, что он-де знает, кто «эту хреновину» написал, только — тс-с-с-с, никому! — зато едва ли не каждый «либерально» издевался над «Кочетом» — так ему, мол, и надо…

55

Псевдонимы, под которыми в 1956–1965 годах публиковались на Западе Андрей Синявский (1925–1997) и Юлий Даниэль (1925–1988), в 1966 г. получившие за свою неподцензурную литературную активность пять и семь лет политлагерей строгого режима соответственно.

Малый классик соцреализма впал в тяжкую депрессию. Вскоре начались проблемы со здоровьем. Диагноз оказался непоправимым. Канцер уничтожал организм хотя и медленно, но неуклонно. Человек, всю свою сознательную жизнь источавший ненависть, душивший и топтавший всё талантливое, что с огромным трудом пробивалось тогда «из- под глыб», жестоко страдал. И не выдержал. 4 ноября 1973 года Кочетов взял охотничье ружьё, загнал в ствол патрон и взвёл курок. [56]

Не исключено, что кое-где на «либеральных» кухнях и злорадствовали по поводу столь неожиданного оборота дел «в правом стане».

56

Советская власть отметила это самоубийство выпуском собрания сочинений Кочетова. Не так давно автору этого текста довелось видеть все шесть томов — в идеально-нечитанном состоянии — возле мусорного контейнера.

Совсем

другие чувства владели подпольными авторами. В случае разоблачения грозило им известно что. А именно, статья 190-прим Уголовного кодекса РСФСР: «распространение клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». От года до трёх общего режима. С уголовниками на нижних нарах. Это — если повезёт. В противном случае — сначала койко-место в секретно-политическом отделении IV-Е Института имени Сербского (том самом, с докторами Лунцем, Ландау и их коллегами в белых халатах), затем — такое же место в одной из спецпсихушек. Ежели кто подзабыл или вообще, по молодости лет, «не в теме» — почитайте хотя бы мемуары Леонида Плюща. [57]

57

Плющ Леонид. На карнавале Истории. London: OPI Ltd., 1979.

«Контора Глубокого Бурения» хоть и медленно, но свое дело делала. На четвертом году самиздатского существования «Чмотанова», в 1974-м, уже исключенным из университета Николаем Боковым занялись вплотную. Пять обысков в один день, по месту прописки и в квартирах, где он бывал. Задержание кузена Константина (ныне в Нью- Йорке) под угрозой пистолета. Тридцать шесть лет спустя он в Париже вспоминал об этом так: .

«Мне заявили, что моё „дело“ тянет на четыре года и посоветовали серьёзно поразмыслить над своим поведением. Видавшие виды друзья сказали, что мне везёт, что четыре года — это самый удачный срок: и тюрьму познать, и не сломаться». На следующем допросе гэбисты заговорили о возможном помещении в спецпсихбольницу. И тут же намекнули: „Да, кстати: почему бы вам не поехать посмотреть мир? Вам же всегда этого хотелось?“.

Боков сознавал, что в плане писательства ему, попавшему «под колпак» КГБ, ничего не светит. А в плане попасть за колючую проволоку — более чем.

В апреле 1975-го Боков с женой покинул пределы СССР — с тем, чтобы через Вену оказаться в Париже. Где с тех пор вот уже тридцать семь лет и пребывает в статусе международно известного зарубежного русского писателя.

Судьба Бориса Петрова сложилась иначе. В поле зрения тайной полиции соавтор «Чмотанова» не попал. Эрго: к ответственности не привлекался. Жизнь прожил неотличимую от абсолютного большинства советскоподданных. В последние годы сильно бедствовал, болел, и умер, как часто случается с умными людьми в России, в нищете 11 марта 2003 года в возрасте 66 лет.

Однако соавтором самиздатского шедевра Петров был признан еще при жизни.

На Западе Николай Боков более двадцати лет хранил в секрете имя своего соавтора, называя его не иначе как «Икс». И только в 1999 году, вернувшись к активной литературной деятельности после пятнадцатилетнего периода странствий и бродяжничества, начавшегося в результате глубочайшего религиозного переживания, известного как метанойя, и обращения в христианство, Боков впервые опубликовал имя своего московского соавтора. Так завершилась эта, пожалуй, самая долгоиграющая мистификация в истории российской литературы минувшего столетия.

Впервые на исторической родине Николая Бокова «Смута Новейшего времени…» официально (то есть не в Самиздате) была опубликована в канун распада СССР. В этом более чем смутном 1991 году, когда «империя Зла» доживала последние месяцы, стремительно разваливаясь на части, абсолютному большинству её обитателей было совсем не до изящной словесности. «Смута…» появилась в 1-м номере 87 литературного альманха «Конец века», созданного в конце 90 года группой прогрессивно мыслящих московских литераторов (Александр Никишин, Юрий Калещук и др.) .