Смутные годы
Шрифт:
– Да полно тебе, Михаил Игнатьевич! – засомневался он.
– А вот спроси их! – прогремел Татищев, показав на боярских детей. – Они всё понизу вперёд всех узнают!
Князь Михаил и не помнит уже, как его угораздило поверить этому, поддаться уговорам и бежать из города. Может быть, подтолкнула на это памятная расправа черни с Гришкой Отрепьевым и Басмановым. В какой-то момент, что душой-то кривить, появился и страх.
Опамятовался он, взял себя в руки и стал спокойно взвешивать всё, когда оказался с малым отрядом стрельцов далеко от Новгорода, в какой-то глухой
Дурно стало тогда ему за это малодушное бегство, нелегко было возвращаться назад в город. И он смерил окольничего таким взглядом, что Колычев с Огарёвым тут же исчезли куда-то: не то подались к Вору, не то дальше – к шведам. А Татищев-то ничего – вернулся в Новгород.
И возненавидел он его за это унижение: стал во всём подозревать, норовил уличить во лжи, в измене. Тут сам чёрт-то возьми и выскочи… К городу подступил Кернозицкий из Тушино. И Татищев пристал к нему, к князю Михаилу, стал проситься выйти против того с полком. А тут ещё подвернулся дьяк Телепнёв и шепнул ему, что слушок прошёл: задумал-де окольничий сдать новгородское войско воровскому пособнику, поэтому и рвётся за стены… Собрал князь Михаил служилых на площади и объявил им о том, отдал окольничего на их торопливый суд. Но не подумал он, что всё так круто выйдет. Хотел он только истину прояснить да измену вывести, если выявится.
Служилые погорячились – растерзали окольничего тут же на кусочки. Уж больно тот засел у них в печёнках: из-за своей жадности немало их пограбил; чего только не отнял у них, тащил, как паук, всё на свой двор. Вот и посчитались они с ним…
Потрясло это тогда князя Михаила, и больше, чем укоры митрополита за неправедный скорый суд, невинную смерть. Как оно потом и выяснилось… Вот с тех пор он и стал осторожничать: боялся показать волю, ворочался осмотрительно, когда осознал обратную сторону своей силы…
– Сын мой, я отпускаю твой этот грех! Татищев встретится с тобой и не найдёт он в сердце зла: та распря умерла здесь с вами…
– Спасибо, отче… Ты снял камень с моей души…
Протопоп Корней причастил его, присел рядом с постелью и зашептал молитву на исход души.
Ночью князь Михаил скончался. И на дворе Скопиных поднялся вой. С воплями и причитаниями дворовые плакальщицы стали драть на себе волосы и царапать лицо, скорбя вместе со старой княгиней.
Елена Петровна же заголосила над сыном: «Ох! Да говорила же я тебе, родимый мой соколик: не езжай на Москву златоглавую!.. Чёрны души на Москве и завистливы! Уж кого невзлюбят – поедом едят!..»
Только теперь до неё дошёл весь ужас того, что случилось и что она осталась и без мужа, и без сына, одна-одинёшенька на белом свете.
А рядом со смертным ложем князя Михаила хлопотали лекари над молодой княгиней, тут же упавшей в обморок.
Придя в сознание, Александра заголосила, запричитала вместе со свекровью, как простая русская баба.
Вопли снохи подхлестнули Елену Петровну. Она вскинула к потолку руки и, будто призывая кого-то в свидетели
Весть о смерти Скопина-Шуйского распространилась по Москве с быстротой прежних, опустошительных для неё пожаров, от которых она периодически выгорала. Прокатилась и молва, что то дело рук Дмитрия Шуйского с его женой Екатериной. И полыхнуло волнение, чуть было не снёсшее с лица земли их двор. От гнева московских чёрных людей Дмитрия и Екатерину спасла сотня стрельцов, которых послал царь Василий, чтобы предотвратить народный самосуд.
Для громадного ростом князя московские люди специально срубили по нему гроб и в великой скорби похоронили рядом с царской усыпальницей – в приделе Архангельского собора.
И Москва погрузилась в уныние.
Печальна была судьба Елены Петровны. Теперь уже ничего не связывало её с миром. Похоронив сына, она постриглась в Троице-Сергиевской обители под именем Анисия. И долго, очень долго, целых двадцать лет, не давал ей Господь успокоения. И она несла груз памяти о единственном сыне, так рано и странно умершем в самом начале своего блестящего взлёта. Похоронена она была там же, в обители, в родовом погребальном месте Татевых.
Александра после похорон мужа тоже постриглась, под именем Анастасия. Но к ней Господь Бог был милостив. Она не так долго скорбела о князе Михаиле, как её свекровь…
Глава 5
Григорий Валуев
В ночь со второго на третье мая к воротам деревянного городка Иосифова монастыря скрытно подступили две тысячи пеших и конных ратников Григория Валуева. Рядом подошёл и расположился с тысячей шведов и французов де ла Виль. Он расставил по местам роты, приказал капитанам ждать его сигнала и отправился к русским. Поминутно натыкаясь в темноте на повсюду затаившихся и готовых к штурму воинов, он с трудом отыскал Валуева.
– Ну что? – вопросом встретил его Григорий.
– Рассветёт, пойду с петардами к воротам.
– Хорошо, валяй! – согласился Валуев. – Только сейчас замри, чтобы поляк не смекнул, что мы обложили его.
– О-о, замри, замри! – оживился де ла Виль, рассмеялся. – Мы замри – поляк умри!
– Посмотрим, – неопределённо буркнул Григорий, нахмурил брови, глянул на француза; он не понимал, отчего тот веселится, когда дела у них идут неважно. – А теперь дуй к своим! Светает, пора, – добавил он и замолчал, чтобы уловить хоть какие-нибудь звуки из монастыря.
Но там не было слышно ни привычной переклички часовых, ни бряцания оружия, ни редкого мирного всхрапа лошадей.
Де ла Виль, заметив озабоченность хмурого русского воеводы, понял, что тут ему больше делать нечего.
– Я пошёл, – сказал он.
– Давай – дуй! – бросил Валуев.
Де ла Виль шагнул в сторону и сразу же словно растворился в серой дымке.
Тёмная майская ночь, подходя к концу, стала наполняться предрассветной мглой.
Григорий прислушался к той стороне, куда только что ушёл француз. Но там всё было так же тихо, и это насторожило его.