Смысл ночи

Кокс Майкл

«Sursum Corda». Сами по себе слова ничего не значили. Но вот каменная плита, на которой они были высечены, имела огромное значение. Ибо за ней скрывалось не только последнее пристанище бренного тела — за ней скрывалась правда.

38. Confessio amantis [271]

Потянулись мучительно долгие дни неопределенности и отчаяния, перемежаемые краткими периодами лихорадочного возбуждения. Прав ли я? Действительно ли решающее доказательство, которое я мечтал найти, находится в гробнице женщины, давшей мне жизнь, или я ослеплен навязчивой идеей? Как мне доказать свою правоту, если не актом чудовищнейшего кощунства?

Мысли мои беспорядочно скакали, носились по кругу, теснили одна другую, и умственное смятение неуклонно возрастало. Я то исполнялся ликующей уверенности в своем скором успехе, то впадал в беспросветное уныние. Прекратив принимать пищу и выходить из дома, я стал все чаще и чаще прибегать к своей настойке и лежал пластом на кровати в плену ужасных кошмаров, не замечая смены дня и ночи.

271

[«Признание влюбленного». Название знаменитой поэмы Джона Гауэра (1325?—1408?). (Прим. ред.)]

Так все продолжалось, покуда бутылка со средством Далби не опустела. Не имея сил пойти купить еще, я погрузился в тупое оцепенение, из которого в конце концов меня вывела миссис Грейнджер осторожным потряхиванием за плечо. Обнаружив меня в столь плачевном состоянии и решив, что у меня предсмертная агония, он позвала на помощь моего соседа Фордайса Джукса — сейчас он стоял у нее за спиной, озадаченно почесывая затылок.

— Ну и дела, — пробормотал он. — Очень странно.

— Джентльмен умер? — жалобно спросила миссис Грейнджер.

— Умер? — Джукс презрительно ухмыльнулся, прищелкнув пальцами. — Да никто не умер, женщина. Разве вы не видите, что он дышит? Еда в доме есть? Нет? Так подите купите. Да поживее, не то мы все тут помрем до вашего возвращения.

— Мне привести врача, сэр?

— Врача? — Джукс надолго задумался. — Нет, — изрек он наконец. — Врач здесь не нужен. Совершенно не нужен. Давайте, пошевеливайтесь!

Хотя я видел и слышал все вполне отчетливо, я не мог издать ни звука и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни головой — и в таком вот странном оцепенении я оставался какое-то время. Похоже, Джукс отошел от кровати, но я слышал скрип половиц в гостиной. Потом (не знаю, прошли часы или минуты) я почувствовал, что силы возвращаются ко мне, и чуть повернул голову, чтобы оглядеться вокруг.

На столике рядом с кроватью стояла полупустая кружка пива и тарелка с остатками котлеты и недоеденной картофелиной. Ни миссис Грейнджер, ни Джукса не было видно.

По всему вероятию, мне принесли еды и я поел немного, а потом заснул — хотя сам я ничего такого не помнил. Я медленно вылез из постели и на неверных ногах дотащился до двери в гостиную.

— Мистер Глэпторн, сэр, как же я рад видеть, что вам стало лучше! Позвольте помочь вам.

Джукс, сидевший в моем кресле у камина и читавший «Таймс», проворно вскочил и подвел меня к креслу, которое только что покинул.

— Пожалуйста, обопритесь на мою руку, сэр. Вот и славно. Господи, ну и учудили же вы, мистер Глэпторн! Я вам так скажу, сэр: вы стояли одной ногой в могиле, сэр. Но все обошлось. Здоровая пища и крепкий сон, вот что вам было нужно и о чем вам следует заботиться в будущем, осмелюсь заметить. Я сижу с вами со вчерашнего дня. О нет, сэр… — Он вскинул ладонь и с глупой ухмылкой потряс головой, когда я попытался заговорить. — Пожалуйста, не надо. Натурально, вы хотите поблагодарить меня за беспокойство, но я настоятельно прошу вас воздержаться. Беспокойство? Да какое же тут беспокойство? Ровным счетом никакого, уверяю вас. Если соратник по работе в винограднике Тредголда да еще и сосед в придачу заболел — возможно ли поступить иначе? Радость и удовлетворение от сознания исполненного долга — вот щедрая, хотя и незаслуженная, награда за то малое, что я мог сделать для вас. А теперь, мистер Глэпторн, если вам полегчало, я оставлю вас

выздоравливать, но при обязательном условии — подчеркиваю, обязательном! — что вы будете впредь лучше заботиться о себе и позволите мне проведать вас завтра.

Затем, подсунув мне под голову подушку, накрыв мне пледом колени и подбросив полено в огонь, Джукс низко поклонился и бочком выскользнул за дверь, оставив меня дивиться и ужасаться ситуации, в которой я оказался по возвращении в чувство.

Я немедленно сбросил плед и добрел до письменного стола. Похоже, все оставалось на прежних местах; здесь явно никто ничего не трогал. Перо лежало точно там, где я помнил, — на моем незаконченном письме к доктору Шейкшафту с разбором достоинств и недостатков разных английских переложений Парацельса; [272] перевязанные стопки бумаг выглядели в точности как раньше; и черные книжицы с матушкиными дневниками — мои старые добрые знакомые — стояли ровно в ряд, как обычно. Затем я подошел к картотечному шкапчику, где хранились все мои записи и заметки: вроде все на месте, все ящики плотно задвинуты. Я тихонько вздохнул с облегчением.

272

[Швейцарский врач и алхимик (настоящее имя Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, 1493–1541). (Прим. ред.)]

Но все же мысль о Джуксе, свободно хозяйничающем в моей комнате, не отпускала меня, и я опять принялся все осматривать, с удвоенным вниманием, пытаясь найти признаки, свидетельствующие, что он рылся в моих бумагах или других вещах. Однако потом я одернул себя. Как бы ни был противен Джукс, мистер Тредголд доверял ему — так почему бы мне не последовать примеру своего начальника? Подобные беспочвенные подозрения, постоянно одолевающие меня, лишь вносят сумятицу в мои мысли и уводят меня от настоящей цели. Воззвав таким образом к здравому смыслу, я все же решил никогда впредь не впускать Фордайса Джукса в свои комнаты. Посему, когда назавтра утром он постучался ко мне, я не открыл дверь, но просто сказал в замочную скважину, что мне уже гораздо лучше (так оно и было) и никакой помощи не требуется.

На следующий день я впервые за неделю с лишним рискнул выйти из дома, чтобы сытно пообедать в таверне «Альбион». А на другое утро я решил заглянуть к Тредголдам и около половины девятого покинул свои комнаты, запер дверь и зашагал под дождем на Патерностер-роу.

Едва я вошел в комнату клерков, ко мне подбежал молодой Биртлс, рассыльный, и сунул мне в руку письмо со словами: «Это доставили вчера с последней почтой, сэр». Я не узнал почерк и за неимением других дел поднялся в свой кабинет, дабы прочитать послание.

К полному моему изумлению, оно оказалось от мисс Ровены Тредголд — почтенная дама весьма многословно выражала надежду, что обстоятельства позволят мне в ближайшие дни нанести очередной визит в Кентербери. В последних строках говорилось, что данное приглашение делается по настоятельной просьбе ее брата, мистера Кристофера Тредголда. Заключив из этого, что состояние моего работодателя значительно улучшилось, я тотчас же с радостью отправил ответ с уведомлением о своем скором визите.

Через несколько дней меня вновь впустили в Марден-хаус и проводили в гостиную, где я впервые встретился с доктором Джонатаном Тредголдом.

Мисс Ровена Тредголд, с суровым лицом, сидела в неудобном на вид кресле с высокой спинкой, стоявшем подле уродливого черномраморного камина, чья разверстая темная пасть дышала холодом. На низком столике, придвинутом вплотную к коленям почтенной дамы, стоял графин с ячменным отваром и лежал запечатанный конверт. Тяжелые оконные портьеры были немного раздвинуты, и бледный свет убывающего дня пробивался в комнату сквозь грязные стекла.

Я начал, натурально, с вопроса о самочувствии мистера Тредголда.