Сначала было словоПовесть о Петре Заичневском

Лиходеев Владимир Израилевич

— Не знаю, что вы имеете в виду…

Колымага взобралась на бугор, откуда виделся ужо город Подольск, кресты золотились солнцем. Заезжий двор расположился тотчас за бугром, лошади остановились привычно. Можно было прогуляться. Заичневский соскочил на мягкую землю, на чистую майскую травку.

Внизу, в полуверсте, вокруг невысокого строения толпились мужики. Толпы такие теперь были привычны — должно быть, собрались слушать посредников.

— Не желаете ли? — спросил Заичневский девицу, кивнув на толпу и протянув руку, чтобы

помочь слезть.

— Я бы предпочел, чтобы вы остались, — тихо, по-французски приказал девице старик.

Заичневский улыбнулся, сказал по-французски же:

— Уверяю вас, сударь, ничего предосудительного мадемуазель не услышит. Это имение князя Оболенского.

Говорил он легко, привычно, старика смягчила легкая французская речь.

— Только ненадолго, — согласился старик. Военный увязался тоже. Они подошли к толпе. Сам князь в венгерке с куньим воротником изящно протянул руку, в коей держал хлыст, к двум нестрогого виду господам, должно быть мировым посредникам, сказал в толпу:

— Прежде я был вашим отцом и благодетелем, теперь — они. Во мне прежде вы находили барина и защитника, теперь найдете в них. Прошу любить и жаловать.

С этими словами он шагнул к хорошему коню (гнедому в белых носочках, с белою звездой на лбу), легко метнул в седло тучноватое, ладное свое тело и ускакал. Мужики без шапок проводили его взором. Посредники стояли на крыльце.

Заичневский рассмеялся. Мужики обернулись (веселый какой!), осмотрели недружелюбно молодого барина в красной рубахе. Заичневский, расталкивая их, пошел к крыльцу, стал фертом, не обращая внимания на посредников:

— Братцы! Ускакал князь-благодетель на резвом скакуне!

Мужики оживились: и правда, что ускакал. Посредник в бекешке спросил:

— А вы, собственно, кто будете?

— Божий странник! Не узнали?

— Вы знаете — нет, — сказал посредник в бекешке.

— И — напрасно, — ответил Заичневский, и сказал в толпу: — Братцы! Земля-то ваша! Вы ее сдобрили, отцы ваши, деды и прадеды! А Положение глаголет так, что вы должны кланяться барину в той земле! А вы ведь можете просто взять ее! Взять, и дело с концом!

— Да кто вы такой? — повторил посредник.

— Я уже представился: божий странник!

И сошел с крыльца. Мужики развеселились его ответом, окружили, пошли провожать к колымаге, бросив посредников. Заичневский взял за плечо длинного в старой барской кацавейке:

— Небось — дворовый?

— При поварне, ваше благородие…

— Что ж ты-то станешь делать на воле без земли?

За дворового ответили сбоку:

— Не иначе ему, как, значится… Того…

— Добудем землю-то, — негромко сказал небольшой мужичонка с глазами хитрыми, аспидными.

— Это — голыми руками? — спросил Заичневский. — Вы слыхали про Антона Петрова? (Мужики притихли, поскольку не слыхали.) Тоже вот так — добудем, добудем… А не добыл. Отчего? Оттого, что не было у него оружия. Думайте об этом,

братцы. Думайте промеж себя, запасайтесь впрок и помните: оружие в городах. Там, в городах, и люди есть, которые с вами всей душою. У вас мир, община, сходы — неужто не сговоритесь?

— Сговоримся, барин… Как не сговориться?..

Колымага тронулась, Заичневский махал мужикам картузом. Мужики смотрели вслед.

Военный сидел выпрямлено, молча, делая вид, что рядом никого и нет. Старый барин сказал, когда проехали городок:

— Как же вы можете, милостивый государь, будучи дворянином, подбивать мужиков на бунт?

— Да земля ведь нужна им более, чем нам с вами!

— Вам откуда знать — нужна мне земля или не нужна?

— Помните, сказано: они работают, а вы их труд едите? Для того и нужна! Да справедливо ли это?

Военный не сдержался:

— Странно… Неужели вы станете проводить подобные мнения к своим крестьянам?

— Вообразите! — не глянул на него Заичневский. — Толкование этих истин я полагаю задачей своей жизни!

— Вот как?

— Именно так! И проповедовать их я буду не только в деревне, но везде, где только возможно!

Военный промолчал, но старик не унимался.

— Ну а вот придет Пугачев к вашему батюшке! — вскрикнул он. — Вы-то как поступите? К Пугачеву пойдете в прислужники, а отца с матерью — на виселицу? Хорош сынок!

— Сударь, — приличным, даже печальным голосом сказал Заичневский, — вы стращаете меня тем, чему сами виною.

— Как-с? Объяснитесь!

— Извольте, — вздохнул Заичневский. — Пугачев — порождение общества самодержавного, принуждающего. Это пружина, которая в конце концов не выдерживает сжимания.

— Но вот ведь государь дал волю!

— Кому?

— Как это — кому? Я пугаюсь, сударь, здоровы ли вы?.. Как это — кому? Крепостным!

Они не понимали друг друга. Старику казалось, что доводы его объяснительны и для дитяти: помещик отпускает своих крепостных, своих работников, свою собственность, как же отпустить их за так, безо всякого удовлетворения? Заичневскому казалось, что его довод неопровержим: земля принадлежит тому, кто ее возделывает, при чем здесь помещики? Он не думал при этом (в голову не шло), что и он — помещик, что отец его в Гостином, возможно, представлял мужикам мировых посредников так же, как здесь князь Оболенский.

Девица (оказалась племянницей этого старого ретрограда) молчала. Но она то вспыхивала румянцем, то загоралась взором, как бы принимая горячее участие в споре, причем, несомненно, на стороне молодого, образованного смельчака в красной рубахе.

Перед самым Орлом военный не сдержался, сказал, будто вызывал на дуэль:

— Милостивый государь, как верный присяге офицер, я считаю своей обязанностию доложить о вашем поведении господину губернскому предводителю, а также его превосходительству генералу Толю, с которым я имею честь быть знаком!