Снайпер контрольный не делает
Шрифт:
– Дурака ты валяешь, Володя, – неожиданно серьезным голосом произнес Роки.
– Извини, Роки, – столь же серьезно проговорил в ответ я. – Вчера я звонил… То было вчера и сегодня потеряло актуальность.
– Мне не нравится это, Факир, – продолжил тем же тоном Роки, и я почувствовал в его голосе недвусмысленную угрозу. – Оставил бы ты меня в покое. И ребят.
– Я никого не трогаю, Роки, – ответил я.
– Если хочешь, приходи сегодня на концерт, – неожиданно предложил Виктор.
И тут же назвал адрес одного из столичных рок-клубов. Выходит, Гор прав. Роки и в самом
– Там и поговорим, – подвел итог Роки.
– Хорошо, – согласился я.
Если Роки – ОН, ОХОТНИК, то ему нет никакого смысла приглашать меня в рок-клуб. Значит, он и в самом деле хочет что-то сказать… Додумать эту мысль я не успел, так как раздался третий звонок! Нет, это был не Аркан, это был мой полковник. Поздоровавшись, он тут же поинтересовался, как я провел ночь.
– Без происшествий и сновидений, – ответил я.
Говорить фээсбэшнику о вечернем происшествии мне не хотелось. Ведь выстрела не было. Мало ли, что там в темноте мигает… Но ведь нет, показаться такое не могло, галлюцинациями я не страдаю. Тем не менее я промолчал.
– Каковы твои дальнейшие действия? – осведомился полковник.
– Я только составляю план… Если что, позвоню сам.
Я вновь был не очень вежлив с фээсбэшником, но договор есть договор. План действий на текущий день у меня был составлен еще вчера. Я должен до конца понять ЕГО логику. Поэтому я просто обязан узнать все о жертвах… Где-то, когда-то они обязаны были пересечься. С НИМ, а может, и между собою.
Курящих женщин я не жалую. Тем не менее Ольга Поликарпова была мне симпатична. Мне всегда нравились чуть полноватые блондинки с карими глазами и точеными, правильными чертами лица.
– Вы милиционер? – спросила она, затягиваясь ментоловой сигаретой.
– Если честно, то нет, – улыбнулся я.
Обманывать эту женщину мне не хотелось.
– Я журналист. Веду собственное расследование. Вы имеете полное моральное право ничего мне не сообщать.
– А что мне вам сообщить? – улыбнулась Ольга.
Кажется, она ничего не имела против общения с прессой.
– Просто так в людей из снайперской винтовки не стреляют, согласитесь. – Я все ближе подтягивал врача Поликарпову к основной теме.
Мы беседовали на заднем внутреннем дворике подстанции «Скорой помощи».
– О Рогалевой мне сказать нечего, – выпустив тонкую струйку дыма, произнесла Поликарпова. – Она погибла. Что тут говорить?
О Рогалевой. Как холодно, с дежурной интонацией отзывается она о своей недавней напарнице-фельдшере.
– О мертвых или хорошо, или… Вы ведь не любили Люду Рогалеву, – не спросил, а утвердительно констатировал я.
Женщина лишь пожала круглыми плечиками, ничего при этом не ответив.
– Ну, недолюбливали, ведь так?
– Вы сами сказали – о мертвых плохо не говорят, – произнесла Оля, бросив недокуренную сигарету в урну.
Разговор явно становился ей неприятен.
– Не надо плохо. Скажите то, что есть… Точнее, что было, что знаете.
– Есть разные люди, – собравшись
– Мародеры, – подсказал я.
– Вот именно. Они ведь хуже воров, уголовников, – проговорила врач Поликарпова.
– Насколько мне известно, вы отказались работать в паре с Рогалевой, – напомнил я Ольге, вновь подводя ее к главному вопросу.
– Да, – кивнула Ольга. – Однажды мы приехали по вызову к одинокому, очень пожилому человеку, искусствоведу. Он лежал в постели и не мог подняться. Квартира при этом у него была шикарная, много всего, как в музее. Мы вызвали специальную машину для госпитализации и остались в квартире ждать ее. Я вышла на кухню, чтобы налить воды, а когда вернулась, то увидела, что Людмила шарит по чужим полкам и что-то кладет в карман. Старик лежал в соседней комнате и ничего видеть не мог. Самое интересное, что, увидев меня, Людмила даже не смутилась.
– И что же вы?
– Честно говоря, потеряла дар речи. Потом… Ну, знаете, к сожалению, я мягкая, даже слишком. Стала объяснять, что таких вещей делать нельзя…
Ольга и сейчас засмущалась, ее карие глаза заблестели, а на щеках выступил румянец. Видно было, что она и в самом деле переживает, что вот такой оказалась ее напарница.
– Ну и что Рогалева? – ментовским голосом поторопил я Ольгу.
– Да ничего. Ерунда, говорит, Ольга Геннадьевна, стоит ли волну поднимать? Выражение лица такое у нее было: старику, дескать, уже мало что в этой жизни понадобится, родичей нет… Опять же ее словечко – «родичи». Дурацкое, правда?
– Правда, – согласился я.
– Ну вот и… После этого я попросила начальство прикрепить ко мне другого фельдшера.
– Ну, как другой фельдшер?
– Пока никак. Парень, только что окончивший медучилище… Знаете, самое интересное, что Люда совсем не считала себя воровкой. Она уверенным голосом сказала мне, что ей надо кормить семью, напомнив, что мужа у нее нет, дочке идти в первый класс и живет она у сестры, которая зарабатывает очень мало.
За ЭТО хотелось… Да, ударить! Как минимум ударить, сильно, до крови и синяков. Пусть даже молодую привлекательную женщину, мать-одиночку… Да, если застать в тот самый момент. Или услышать столь бесстыдную речь из ее уст. «Надо семью кормить!» Этой подлой фразочкой некоторые оправдают любую свою мерзость. Какие при этом у них вырастут дети? У той же Рогалевой? Воровка, сбытчица наркотиков? Так подумал я…
Но ведь так подумал и ОН! Если знал.
Я вспомнил фотографию Людмилы Рогалевой. Не погибшей, а живой. Вполне симпатичное, милое лицо. Несколько грубоватое, с тяжелой нижней челюстью, но при этом с яркими большими глазами. Если бы она была актрисой, то вполне подошла бы на роли положительных героинь посредственных советских фильмов о комсомольской юности и рабочем классе.
– У Рогалевой был друг? – спросил я после паузы.
– Этим я не интересуюсь, – холодно ответила Ольга.