Снег идет
Шрифт:
– А ты говоришь – спят!
– А может, это налим? Налим зимой не спит. Он спит летом.
– «Летом спит»! Да летом его, сонного, можно сразу схватить!
– А схвати-ка! Он под коряжину забьётся или под камень – вот и схвати!
– Дедушка говорил?
– Конечно.
Подружки ещё посидели, посмотрели сквозь круглое окно в реку. Но больше ничего не увидели. А потом взяли свои снопы и пошли обратно. Ох и круто же подниматься!
Приключения
Вылезли наверх. Запыхались.
– Давай ещё разок скатимся? – сказала Алёнка.
Но Таня вдруг всплеснула руками:
– Ой! А кисель-то где же?
Горшка с киселём не было. Была только ямка в снегу.
– Лучше бы мы не катались! – всхлипнула Таня.
– Это всё гуси виноваты – сбили нас с дороги! – сказала Алёнка. – Кабы не сбили, мы бы на гору не пришли…
Упала крупная пушистая снежинка прямо Алёнке на нос. Она подняла голову – никак, снег начинается?
Подняла голову и вдруг засмеялась:
– Таня, погляди наверх!
Таня поглядела. А наверху, на ракитовой ветке, висит их горшок с киселём!
– Кто-нибудь шёл мимо по тропочке и нарочно повесил!
Подружки обрадовались, да рано. Нашли свой кисель, а достать не могут – очень высока ветка. Они стали друг друга подсаживать, но только кряхтели да падали в снег. Хотели нагнуть ветку – силы не хватило. Ветка толстая, не гнётся, только иней с неё валится на голову.
– Знаешь что, Таня? – сказала Алёнка. – Пойди в деревню, позови кого-нибудь… Может, Юрку…
– А ты?
– А я отнесу солому и буду здесь стоять. Буду стеречь.
– Будешь стоять?
– Буду.
– А если замёрзнешь?
– Всё равно буду стоять.
Таня приподняла полы своего синего пальтеца и побежала по тропочке в деревню.
А Алёнка отнесла в сарай снопы и вернулась под большой ракитовый куст, на котором висел горшок с киселём.
Небо между тем побелело, потускнело. На сугробах уже не играли острые огоньки, и лёд на горе уже не сверкал так ярко. А снежинки всё гуще падали, всё веселей кружились.
Алёнке стало зябко. Снизу, из овражка, начинало подувать, начинало завихривать. Однако взялась Алёнка стоять, значит, стой!
Но Алёнка ждала недолго. Таня уже шла к ней на выручку, а с ней – тётка Марья Бубенцова. Тётка Марья шла за водой на реку. Она нагнула ракитовый куст и сняла горшок с киселём.
– Это скотник дядя Павел повесил, я знаю, – сказала тётка Марья. – Он в сарай за соломой ходил, увидел ваш узелок да и подшутил над вами!
Таня и Алёнка сразу повеселели. Они опять взяли свой узелок: Таня с одной стороны, Алёнка – с другой. И пошли в ригу, понесли Таниной матери овсяный кисель.
Подруги шли, а ветер подгонял их. Он теребил их пальтишки, закидывал на головы концы платков. Снег стал густым, совсем завесил и небо и землю. А тут уж и темнеть
Под навесом риги, за соломенными заслонами, колхозницы мяли лён.
Мягко и ровно тарахтел трактор, негромко рокотала мялка.
Работа шла спорая. Одна колхозница разбирала большие пуки льна по горстям. Другая подавала эти жёсткие прямые горсти в мялку. Третья принимала их из мялки уже мягкими, мятыми и складывала в кучку. А остальные колхозницы трепали лён, выколачивали из него костру. И костра эта – сухие мелкие обломки жёстких стеблей – летела вокруг, словно белая придорожная пыль.
Около самой стены топорщились жёсткие пуки льна, ещё тёплые, только что вынутые из риги.
– Батюшки мои! – сказала Танина мать, приостанавливая работу. – Это вы откуда взялись? В такую-то непогодь!
– Мы тебе кисель принесли, – сказала Таня. – Полдничай!
Все колхозницы засмеялись: ужинать пора, а они с полдником! И Танина мать засмеялась тоже.
– Какие же полдники – уж вечер на дворе. Что же так поздно вас послали?
– Да нас давно послали… – сказала Таня.
– А где ж вы были?
– Да мы всё шли…
– У вас небось, пока шли, и кисель-то льдом подёрнулся! – сказала соседка Татьяна.
А соседка Катерина сказала:
– Ничего, что льдом подёрнулся. Не дорог кисель – дорога забота!
– Ну, отдохните – видно, далёкий у вас путь был, – сказала мать. – А мы сейчас последний лён домнём и пойдём домой все вместе. А дома тогда уж и кисель съедим.
Часто-часто замелькали в её руках льняные горсти, посыпалась, полетела сухая костра. Таня глядела, как длинные льняные стебли становились всё мягче, всё чище, превращались в серебристое светлое волокно.
Алёнка и Таня пробрались поближе к самой риге, к тёплой бревенчатой стене, к открытой дверце.
В глубине риги было темно. Круглый фонарь, повешенный наверху, слабо освещал длинные частые жерди-колосники. На эти жерди насаживают снопы – и ржаные, и овсяные, и льняные, – когда чей черёд. А внизу, под колосниками, топят большую печь, и снопы сохнут.
Сухую рожь и сухой овёс легче молотить. А сухой лён мять легче.
Из тёмной глубины риги дышало теплом и крепким запахом просохшего льна.
– Слазить бы туда, а? – прошептала Таня.
Но Алёнка даже отодвинулась от дверцы:
– Нет уж! Провалишься, да прямо в печку!
– А всё-таки посмотреть бы, а? Вот как дядя Иван Таланов полезет печку топить, и я с ним попрошусь!
– Много там ещё льну-то? – спросил кто-то. – А то уж темно становится.
– Девчонки, есть там лён на колосниках? – крикнула бригадирша тётка Дарья. – Видно вам или нет?
– Видно! – ответила Таня. – Все колосники видно, а льна – ни одного снопа нету!