Снеговик
Шрифт:
И вот она стоит в дверях, освещенная вставшей над фьордом луной, и смотрит на него со своей полуулыбочкой. Катрина развязала пояс длинного черного кожаного пальто и уронила его на пол. Он затаил дыхание, но нет — она все еще в юбке. Подошла к кровати, протянула какую-то резиновую вещицу. Это была маска — розовенькая маска зверька.
— Надевай, — сказала Катрина без всякого выражения.
— Ух ты! — восхитился он. — Маска поросеночка!
— Делай, что я сказала. — И в ее глазах снова появился удивительный золотой сполох.
— Mais oui, madame.
Арве
— А я хочу, чтобы ты… — начал он, прислушиваясь к своему чужому, напряженному голосу, но продолжить не успел, потому что внезапно почувствовал звенящую боль в левом ухе.
— Заткнись! — крикнула Катрина.
До него не сразу дошло, что она его ударила. Он знал, что лучше ему сдержаться, иначе он расстроит всю ее игру, но не смог и заржал, уж очень это было нелепо: поросячья маска из мягкой резины, ушки, пятачок… Следующий удар пришелся в живот — удар страшной силы. Стёп согнулся пополам, застонал и свалился с кровати. В глазах потемнело, он тщетно пытался вдохнуть ртом воздух, но под маской сделать это было непросто. Тут он почувствовал, что она заломила ему руки за спину. В этот момент Стёп, наконец, вздохнул, мозг получил достаточное количество кислорода, и тогда на него обрушилась боль. И ярость. Чертова баба! Он попытался освободиться и схватить ее, но почувствовал, что не может шевельнуть руками: в кожу запястий врезалось что-то острое. Наручники? Извращенка!
Катрина дернула за наручники, чтобы он сел.
— Видишь, что это? — услышал он ее шепот.
Маска перекосилась на лице, теперь он вообще ничего не видел.
— Мне и смотреть не надо, — ответил он. — Я по запаху знаю, что это твоя киска.
Удар в висок оглушил его, а когда он снова услышал музыку, понял, что все еще сидит на кровати. Что-то упиралось ему в щеку.
— Шлюха! Чем ты ударила? — заорал Стёп. — У меня же кровь течет, сука!
— А вот чем.
Арве Стёп почувствовал, что нос и губы расплющило что-то твердое.
— Нюхай, — приказала она. — Разве не прекрасный запах? Сталь, ружейное масло. «Смит-вессон». Пахнет!.. Ни с чем не спутаешь. Порох пахнет еще лучше, но его ты еще успеешь понюхать.
Это просто такие забавы, успокоил себя Арве Стёп, жесткие ролевые игры. Но в ее голосе и во всей ситуации было что-то пугающее, и впервые за долгие годы — такие долгие, что он снова как будто оказался в детстве, потому что с тех пор он ничего подобного не ощущал, — Стёп понял, что ему страшно.
— Ты уверен, что не стоит завести моторчик? — спросил Бьёрн Холм, кутаясь поплотнее в кожаную куртку. — У «амазона», знаешь, офигенная печка.
Харри мотнул головой и посмотрел на часы. Половина второго. Они просидели в машине Бьёрна Холма под окнами квартиры Катрины уже полтора часа. Их окружала иссиня-черная ночь, улицы давно опустели.
— Снову-то у нее был цвет «калифорнийский белый», — бубнил Бьёрн Холм свое, — номер сорок два по стандарту «Вольво», но тот владелец
Бьёрн Холм поймал взгляд Харри, замолчал и поставил альбом Джиллиан Уэлш и Дэвида Роулингса — из всех современных ребят этих хоть слушать можно. Он переписал альбом с компакт-диска на кассету, и не только потому, что в машине кроме кассетника никакой аппаратуры не было, но и потому, что относился к узкому кругу любителей музыки, которые считали, что ни один CD никогда не достигнет теплого и глубокого звучания магнитной пленки.
Бьёрн Холм разболтался, оттого что нервничал. Харри сказал ему только, что Катрину Братт отстранили от расследования и Бьёрн Холм в течение следующих недель должен делать вид, что ни о чем не знает, и намекнул, что такой миролюбивый, степенный и интеллигентный человек, как Бьёрн, не станет искать себе на задницу приключений. Бьёрн Холм со многим согласился, но ситуация ему все равно не понравилась. Он посмотрел на часы.
— Она, видать, у какого-нить мужика.
Харри повернулся к нему:
— Почему ты так думаешь?
— Ну так она ж разведенка, ты сам сказал. Одинокая девка — она вить как и мы, одинокие парни, себя ведет. По нашим-то временам.
— То есть?
— Четыре пункта: идешь, рыщешь, выбираешь, кого попроще, и давай.
— Хм. И ты тоже? По четырем пунктам действуешь?
— По первым трем, — ответил Бьёрн Холм, глядя в зеркало и взбивая рыжий кок. — В городе-то, вишь ты, одни скупердяйки.
Раньше Бьёрн Холм пользовался бриолином, но потом решил, что это, пожалуй, слишком радикально. С другой стороны… может, и стоило дойти, так сказать, до конца.
— Черт! — перебил его мысли Харри. — Черт! Черт!
— Эй…
— В ванной недавно мылись. Духи, тушь. Ты прав.
Старший инспектор вытащил мобильный, лихорадочно набрал номер, на том конце ответили немедленно.
— Герда Нельвик? Это Харри Холе. Вы все еще занимаетесь тестами? И что получается?
Бьёрн Холм слушал, как Харри промычал в трубку свое «хм», а потом три раза сказал «точно».
— Спасибо, — закруглился Харри. — И еще. Скажите, кто-нибудь из наших звонил вам уже сегодня с теми же вопросами? Как? Понимаю. Да, позвоните, когда все будет готово.
Харри дал отбой.
— Заводи, — бросил он.
Бьёрн Холм повернул ключ в замке зажигания и спросил:
— Ну и что там случилося?
— Поехали к «Плазе». Катрина Братт уже звонила в Институт судебной медицины и спрашивала о результатах установления отцовства.
— И что, уже готово? — спросил Бьёрн Холм и наддал газу, поворачивая на Скёус-плас.
— Они первым делом делают тесты с точностью девяносто пять процентов, а остальное время уходит на то, чтобы довести степень точности до девяноста девяти.
— Ну и что?
— Девяносто пять процентов, что отцом близняшек Оттерсен и Юнаса Беккера был Арве Стёп.
— Ёксель-моксель!
— Мне кажется, Катрина подумала так же, как ты, и поехала к Арве Стёпу.