Снежная слепота
Шрифт:
То, чем занимались сейчас Марсал и Харп, было, по сути, всего лишь способом убить время. Все оружие, инструменты и вспомогательный инвентарь они проверили уже не один раз. Но спать ложиться было еще рано, а говорить – не о чем: все детали предстоящей охоты были обговорены в мельчайших подробностях. Кроме того, Харп чувствовал, что ему больше нечего сказать. Ему удалось вывести Марсала из состояния странного душевного оцепенения, в котором он находился все время своего пребывания в доме старого Бисауна, и теперь любая попытка Харпа влиять на настроение или характер мыслей Марсала могла показаться тому стремлением
Помимо прочего, была и еще одна причина, по которой Харпу не хотелось сейчас затевать долгий разговор с Марсалом. Вопреки мнению Марсала, считавшего, что его партнеру вообще неведом страх, Харп отдавал себе отчет в том, что не боится завтрашнего дня только потому, что, как и говорил старый Бисаун, он, в отличие от Марсала, весьма смутно представлял себе ту дичь, которую собирался убить.
Сунув руку в карман штанов, Харп, к удивлению для себя самого, обнаружил небольшой пластиковый пакетик. Тот самый, что был закреплен на крышке часов, который он снял с руки колониста. Не обратив в свое время особого внимания на кусочек пластика, Харп совершенно забыл о нем, когда, отклеившись от часов, пакетик остался в кармане.
Пакетик был аккуратно запаян со всех сторон. Пластик был мутный и к тому же помятый, так что рассмотреть то, что находилось внутри, не представлялось возможным.
Положив пакетик на стол, Харп осторожно вскрыл его, проведя по краю острием ножа, и извлек сложенный в несколько раз обрывок бумаги.
Развернув бумагу и аккуратно расправив ее, Харп удивленно присвистнул.
На столе лежал рисунок, удивительно похожий на тот, что три дня назад отдала ему Халана. На нем также был изображен всадник, скачущий верхом на лошади. Только теперь это был не скелет, а старик, одетый в какой-то длинный бесформенный балахон, из-под которого торчали тощие ноги и руки. Старик был почти лыс. Остатки его волос развевались на ветру, как и длинная седая борода. В левой руке, поднятой к плечу, он держал большие чашечные весы.
– Что скажешь? – спросил Харп у Марсала, положив оба клочка бумаги рядом.
– Похоже, это фрагменты одного рисунка, – удивленно произнес Марсал.
– Верно, – согласился Харп. – И мне кажется, что это еще не вся картинка.
– Странно, – озадаченно почесал бороду Марсал.
Оторвав взгляд от обрывков рисунка на столе, Харп поднял взгляд на Марсала.
– Что именно тебе кажется странным?
– То, что у тебя в руках оказались два фрагмента одного рисунка. – Марсал посмотрел на Харпа так, словно у него вдруг возникло подозрение, что тот что-то скрывает от него. – Ты ведь не считаешь, что это простая случайность?
– Друг мой, я склонен полагать, что в этом мире случайностям вообще нет места, – философски изрек Харп. – Любое наше действие, каждый шаг так или иначе воздействуют на окружающую действительность. А это в конечном итоге приводит к тому, что удивительное стечение обстоятельств, называемое нами случайностью, ставит человека перед неким совершенно неоспоримым фактом, который прежде он упорно не желал замечать.
Сдвинув брови, Марсал еще раз внимательно посмотрел на разложенные на столе клочки бумаги. Усиленная работа мысли ни к чему не привела, и Марсал вновь обратился за разъяснением к Харпу:
– И о чем тебе говорят эти рисунки?
– Совершенно
– Но ты ведь говорил…
– Я не отказываюсь ни от единого сказанного мною слова. Если эти фрагменты рисунка оказались у меня, значит, в этом есть какой-то смысл. Но только какой именно, я пока понять не могу.
Марсал разочарованно вздохнул: ему было жалко расставаться с тайной.
Харп собрал со стола бумажки, аккуратно сложил их вместе и убрал в пластиковый пакетик, который спрятал затем в застегивающийся на липучку нагрудный карман рубашки.
– Пора спать ложиться, – сказал он, взглянув на часы.
Поставив полностью упакованные вещевые мешки на обеденный стол, Марсал и Харп улеглись на раскатанные матрасы.
Свет в доме не гас, даже когда все спали. И хотя первые три ночи, проведенные у старого Бисауна, это обстоятельство ничуть не мешало Харпу, сейчас ему казалось, что именно яркий свет, проникающий даже сквозь плотно сомкнутые веки, не дает ему уснуть. Харп ворочался с боку на бок и даже один раз поднялся, чтобы руками поудобнее примять матрас, который непонятно с чего вдруг сделался неровным и жестким. В конце концов он улегся на бок и с головой накрылся одеялом.
Стоило ли себя обманывать: он не мог уснуть, потому что думал о предстоящей охоте. Именно сейчас, когда до ее начала оставались считанные часы, Харп стал сомневаться, правильно ли он поступает. Его не устраивало то, как живут люди в мире вечных снегов, – но это была только его проблема. Его – и больше ничья. Остальным эта жизнь могла казаться не только вполне сносной, но и единственно возможной. В таком случае какое он имел право ломать их судьбы? Хотел он того или нет, но в его затею оказались втянуты все обитатели хибары старого Бисауна.
Харп пытался понять, почему он чувствовал за собой право поступать именно так, как он поступал, не считаясь с тем, как выглядит это в глазах других? Только уверенность в том, что люди достойны иной, лучшей жизни? Что они не должны жить среди вечных снегов, боясь отойти от своего дома дальше точки, миновав которую уже не успели бы вернуться домой до наступления ночи? Что жидкая похлебка из закваски – не еда для людей?..
Но откуда ему было это знать, если он даже собственного имени не помнил?..
Ответ на все эти вопросы могло дать лишь возвращение в прошлое. Только узнав, кем он был в другой жизни, Харп мог надеяться понять, как случилось так, что он каким-то совершенно непостижимым образом оказался в этом навсегда застывшем мире вечных снегов. А поскольку в хибаре старого Бисауна Харп не мог получить ответа ни на один из имевшихся у него вопросов, он должен был идти дальше. Независимо от того, что ждало его впереди.
Смерть не пугала Харпа потому, что он не мог даже представить себе, что это такое. Но сам он никому не хотел причинить зла. Если бы он был хладнокровным убийцей, то, не задумываясь, согласился бы на предложение старого Бисауна прикончить раненого «снежного волка». Тем более что это было в его же собственных интересах. Да и троих колонистов из поселка на юге он мог легко прикончить, когда они уже лежали на снегу. Разделался он с ними умело – сам удивился своей ловкости, – а вот добить не смог… Или же просто не посчитал нужным?..