Снежная страна
Шрифт:
— Кто же играет-то? Неважно звучит сямисэн.
— Верно…
— А вы сами играете?
— Играю. С девяти лет обучалась. А теперь, лет пятнадцать уже, как обзавелась мужем, и в руки не беру.
Должно быть, слепые выглядят моложе своего возраста, подумал Симамура.
— Когда с детства обучаются, хорошо играют.
— Да… Но руки у меня сейчас уже не те — только для массажа и хороши. А вот слух… Открыт он у меня к музыке. Иногда, как сейчас, слушаю я сямисэн и злиться начинаю. Верно, себя вспоминаю, какой я когда-то
— А есть здесь такие, которые хорошо играют?
— Есть. Вот одна девочка, Кома-тян ее зовут, годами еще молодая, а уже играет как настоящий музыкант.
— Гм…
— Вы не знакомы с ней?.. Играет хорошо, только вот попала в эту горную глушь…
— Нет, я с ней не знаком. Но вчера ночью я приехал в одном поезде с сыном учительницы танцев и…
— Ну как, поправился он, здоровым вернулся?
— Не похоже что-то.
— Да? Говорят, эта самая Комако нынешним летом из-за него в гейши пошла, чтобы посылать ему в больницу деньги на лечение. Что же это он приехал?
— А кто она, эта… Комако?
— Она-то… Помолвлены они, потому все для него и делает, что в ее силах. И правильно, ей же на пользу пойдет.
— Помолвлены? Нет, на самом деле?
— Да, да. Говорят, помолвлены. Сама-то я не знаю, но говорят.
Это было полной неожиданностью для Симамуры. Правда, и разговоры массажистки о судьбе Комако, да и сама судьба Комако, ставшей гейшей ради спасения жениха, были настолько банальны, что Симамура даже не мог все это с легкостью принять на веру. Очевидно, этому мешал какой-то нравственный барьер в его мышлении.
Однако он не прочь был узнать побольше подробностей и хотел продолжить разговор, но массажистка замолчала.
Значит, Комако помолвлена с сыном учительницы танцев, а Йоко, как видно, его новая возлюбленная, а сам он на грани смерти… От этих мыслей Симамуре вновь пришли на ум слова «напрасный труд» и «тщета». И действительно, разве не напрасный труд, если Комако, даже запродавшись в гейши, держит свое слово и лечит умирающего?
Вот увижу Комако и скажу ей, так прямо и скажу — все это напрасный труд, подумал Симамура. Но, подумав так, словно увидел Комако в новом свете, она показалась ему еще более чистой, кристально чистой.
Когда массажистка ушла, Симамура продолжал лежать и самозабвенно смаковать свою показную бесчувственность. В ней было что-то опасное, привкус какого-то риска. И от этого у него появилось ощущение, что все его существо
— до самого донышка — покрывается ледяной коркой. Но тут он заметил, что окно осталось открытым настежь.
Склоны ближних гор уже покрылись тенью, на них опускались холодные краски сумерек. В сумрачном полумраке снег на дальних горах, еще освещенных садившимся солнцем, ослепительно сиял, и из-за этого
Вскоре, однако, тени на склонах совсем сгустились, но чернота была различных оттенков в зависимости от высоты, очертания и удаленности гор. Наступило время, когда легкие блики солнца остались лишь на самых высоких, покрытых снегом пиках. И над ними небо запылало вечерней зарей.
Криптомериевые рощи, разбросанные в нескольких местах — на берегу реки у деревни, у лыжной станции, в окрестностях храма, — сейчас особенно отчетливо выделялись своей чернотой.
Симамура совсем было погрузился в опустошающую душу печаль, но тут, как теплый луч, появилась Комако.
Она сказала, что в гостиницу есть подготовительный комитет для встречи приезжающих на лыжный сезон туристов. Сегодня после заседания комитета начался банкет. Ее пригласили.
Она подсела к котацу, сунула ноги под одеяло и вдруг погладила Симамуру по щекам.
— Что это ты такой бледный? Чудно… — Она потерла ладонями его мягкие щеки. — Дурак ты…
Кажется, она уже немного выпила.
А позже, вернувшись к нему с банкета, Комако повалилась на пол перед трюмо.
— Не знаю, не знаю… Ничего не хочу… Голова болит! Голова болит!.. О-о, тяжко мне, тяжко…
Она пьянела прямо на глазах, с непостижимой быстротой.
— Пить хочу, дай воды!
Не обращая внимания, что портит прическу, она лежала, уткнувшись головой в татами и сжимала ладонями лицо. Потом вдруг села, протерла лицо кремом. Щеки без пудры запылали настолько ярко, что ей вдруг стало смешно и она долго хохотала. Опьянение стало проходить с такой же быстротой, как и началось. Она зябко повела плечами.
Потом начала рассказывать, что весь август ужасно маялась от сильнейшего нервного истощения.
— Боялась, с ума сойду. Все время о чем-то думала, изо всех сил, а о чем и понять не могла. Правда страшно. И не спала совсем, а сны всякие видела. И есть толком не ела. Только когда встречалась с клиентами, брала себя в руки, держалась нормально. А то, бывало, сижу целый день и втыкаю иголку в татами, втыкаю и вытаскиваю. И это ведь среди белого дня, в самую жару.
— А в каком месяце ты пошла в гейши?
— В июне… А вообще могло случиться, что я сейчас жила бы в Хамамацу.
— С мужем?
Комако кивнула.
— Да, преследовал меня один мужчина из Хамамацу, проходу не давал, требовал, чтобы я вышла за него замуж. А я колебалась, не знала, как быть.
— А чего колебаться-то, если он тебе не нравился?
— Да нет, не так это все просто…
— Неужели замужество так соблазнительно?
— У-у, какой ты противный! Не в этом дело. Но не могла я выйти замуж, если не все у меня было в порядке.
— Гм…
— А ты, оказывается, ужасно несерьезный человек.
— Но у тебя было что-нибудь с этим мужчиной из Хамамацу?