Снежный Цветок и заветный веер

Си Лиза

Я всегда верила старой поговорке: «Необразованная женщина лучше образованной».

Всю свою жизнь я старалась закрыть глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать того, что происходит во внешнем мире мужчин, и я не стремилась выучиться мужскому письму. Но я знала женские обычаи, истории и знала нушу. Много лет назад, когда в Цзиньтяне я обучала Пион и ее названых сестер линиям, из которых состоит тайнопись, многие женщины спрашивали, не могу ли я переписать их автобиографии. Я не могла отказать им. Разумеется, я брала с них плату — три яйца или деньги. Я не нуждалась ни в яйцах, ни в деньгах, но я была Госпожой Лу, и все должны были относиться с уважением к моему высокому положению. Помимо этого мне хотелось, чтобы они ценили свои жизни, которые по большей части были печальными. Эти женщины происходили из бедных и неблагородных семей, которые выдали их замуж в очень раннем возрасте. У них болело сердце, когда они расставались со своими

родителями, теряли детей, испытывали унижения оттого, что занимали самое низкое место в домах родителей своего мужа, и оттого, что почти всех их били мужья. Я много знаю о женщинах и их страданиях, но я почти ничего не знаю о мужчинах. Если мужчина не ценит свою жену до свадьбы, разве он будет обожать ее после? Если он смотрит на свою жену только как на курицу, которая бесконечно несет яйца, или как на буйвола, который может вынести на своих плечах любой груз, будет ли он ценить ее выше эти животных? Он может даже ценить ее ниже, потому что она не такая смелая, сильная, терпеливая и не способна поедать собственные отбросы, как они.

Узнав столько женских историй, я подумала о своей собственной. Сорок лет подряд воспоминания будили во мне только сожаления. Лишь один человек в моей жизни что-то значил для меня по-настоящему, но я поступила с ней хуже, чем самый плохой муж. После того как Снежный Цветок попросила меня стать тетей ее детям, она сказала — и эти слова были ее последними: «Хотя я не была такой хорошей, как ты, я верю, что небесные духи соединят нас. Мы будем навеки вместе». Я так много думала об этом. Говорила ли она правду? Что если в загробном мире нет сочувствия? Но если у мертвых остаются желания и нужды живых, тогда я взываю к Снежному Цветку и всем, кто был свидетелем нашей жизни. Пожалуйста, услышьте мои слова. Пожалуйста, простите меня.

Заметки автора и благодарности

Однажды, в шестидесятые годы прошлого века, на деревенской железнодорожной станции пожилая женщина упала в обморок. Когда полицейские обыскали ее вещи, чтобы удостоверить ее личность, они обнаружили записи, похожие на тайный шифр. Это происходило на пике событий культурной революции в Китае, так что женщина была арестована по подозрению в шпионаже. Ученые, прибывшие чтобы расшифровать эти записи, почти сразу поняли, что в них нет ничего, относящегося к международной интриге. Более того, это был письменный язык, известный только женщинам, который хранился «в тайне» от мужчин тысячу лет. Этих ученых тут же отправили в трудовые лагеря.

Я впервые наткнулась на краткое упоминание о нушу, когда писала обозрение о книге Ван Пина «Стремление к красоте» для «Лос-Анджелес Таймс». Я была заинтригована, а потом увлечена нушу и той культурой, которая возникла благодаря этой тайнописи. Сохранилось очень мало документов нушу — будь то письменных, тканых или вышитых, поскольку большинство из них было сожжено во время похорон их владельцев, как предписывали традиции и обряды. В 1930-х годах японские солдаты уничтожили многие документы нушу, хранившиеся китайцами как семейное наследие. Во времена культурной революции с большим рвением Красная Гвардия сожгла еще больше текстов, а затем запретила женщинам посещать религиозные праздники или совершать ежегодное паломничество в Храм Гупо. В последующие годы проверки Комитета общественной безопасности окончательно уничтожили интерес к изучению и сохранению языка нушу. Во второй половине двадцатого века язык нушу почти вымер, поскольку исчезли причины, по которым женщины его использовали.

После того как я побеседовала по электронной почте о языке нушу с поклонницей моих произведений Мишель Ян, она очень любезно разыскала, а потом переслала мне все, что нашла в Интернете по этому предмету. Мне оставалось только составить план путешествия в уезд Цзанъюн (ранее называвшийся Юнмин), куда я и отправилась осенью 1992 года при помощи Пола Мура из «Краун Трэвел». Когда я прибыла на место, мне сказали, что я была второй иностранкой, собиравшейся побывать там, хотя я сама знала пару других людей, по-видимому, пролетевших, минуя радары. Я могу честно сказать, что эта местность и сейчас считается очень отдаленной и уединенной. По этой причине я хочу поблагодарить господина Ли, который является не только замечательным водителем (какого трудно найти в Китае), но и очень терпеливым человеком, что проявилось во время наших переездов из деревни в деревню, когда его машина застревала то на одной грязной дороге, то на другой. Мне очень повезло, что моим переводником был Чэнь И Чжун. Его дружелюбная манера общения, готовность входить непрошеным в чужие дома, искусное обращение с местным диалектом, знакомство с китайской классической литературой и историей и его неподдельный интерес к нушу — тому, о чем он ничего не знал, — помогли моему путешествию стать

особенно плодотворным. Он переводил разговоры на деревенских улицах и на кухнях также, как и истории нушу, собранные в музее. (Позвольте мне особо поблагодарить директора этого музея, разрешившего мне просмотреть всю коллекцию.) Я опиралась на перевод Чэня во многих случаях, включая и перевод поэмы времен династии Тан, которую Лилия и Снежный Цветок писали друг у друга на теле. Так как этот регион все еще закрыт для иностранцев, я должна была путешествовать в обществе уездного чиновника, также по имени Чэнь. Он открыл для меня множество дверей, а его отношения с его красивой и обожаемой дочерью ясно показали мне, насколько в Китае изменилось положение маленьких девочек.

Господа Ли, Чэнь и Чэнь возили меня на машине, на повозке, запряженной пони, на лодке и ходили со мной пешком повсюду, чтобы я могла увидеть все, что мне хотелось. Мы поехали в деревню Тун Шань Ли и встретились с Ян Хуаньи, которой тогда было девяносто семь лет и которая была самой старой писательницей нушу среди живущих. Ее ноги были перебинтованы, когда она была девочкой, и она рассказала мне о своих ощущениях во время бинтования, а также о своей брачной церемонии и других праздниках. Несмотря на то, что противодействие бинтованию ног началось еще в конце девятнадцатого века, в деревенских районах этот обычай существовал и в двадцатом веке. Лишь в 1951 году, когда армия Мао Цзэдуна освободила уезд Цзяшон, бинтованию в регионе, где когда-то было распространено нушу, пришел конец.

В последнее время в Китайской Народной Республике нушу оценивается как важный элемент революционной борьбы китайского народа против угнетения. Поэтому правительство предприняло шаги для сохранения языка, создав в Пувэе школу нушу. Именно там я встретила учительницу Ху Мэй Юэ и взяла у нее и членов ее семьи интервью. Она поделилась со мной историями о своих бабушках и о том, как они обучили ее нушу.

Даже сейчас деревня Тункоу является особым местом. Архитектура, настенная живопись, развалины храма предков — все свидетельствует о высоком уровне жизни людей, которые когда-то населяли деревню. Интересно то, что, хотя сейчас деревня бедна и отдалена, в храме записаны имена четырех человек, ставших чиновниками самого высокого ранга во времена правления императора Даогуана. Помимо того, что я узнала в общественных зданиях, мне хотелось бы поблагодарить многих жителей Тункоу, которые разрешали мне свободно входить в их дома и отвечали на мои бесконечные вопросы. Я также благодарна жителям Цяньцзядуна, которая считается Деревней Тысячи Семей Яо, вновь открытой китайскими учеными в 1980-х годах, принимавшим меня как почетную гостью.

В первый же день после возвращения домой я послала электронное сообщение Кэти Зильбер, профессору в Уильямс-колледже, которая еще в 1988 году занималась исследованием нушу для своей диссертации, чтобы сказать ей, насколько я была потрясена тем, что она прожила шесть месяцев в таком уединенном и неприспособленном для житья месте. С тех пор мы разговаривали по телефону и переписывались по электронной почте по поводу нушу, жизни женщин-писательниц и Тункоу. Мне также необыкновенно помогла Хуэй Даун Ли, которая ответила на мои бесчисленные вопросы о церемониях, языке и домашней жизни. Я бесконечно благодарна им за их знания, открытость и энтузиазм.

Я в долгу перед трудами нескольких других ученых и журналистов, писавших о нушу. Это Уильям Чиан, Генри Чу, Ху Сяошэнь, Линь-ли Ли, Фэй-вэнь Лю, Лю Шо-ухуа, Анн Макларен, Ори Эндо, Норманн Смит, Вэй Лимин и Лимин Чжао. Язык нушу в основном опирается на стандартные фразы и образы, такие как «феникс громко кричит», «пара уточек-мандаринок» или «нас соединили духи небес». И я, в свою очередь, опиралась на переводы тех, кого перечислила выше. Однако поскольку это все же роман, я не стала использовать обычную пятислоговую и семислоговую рифму, принятую в нушу, в письмах, песнях и историях.

За информацию о Китае и народе Яо, о китайских женщинах и бинтовании мне хотелось бы принести благодарность трудам Патриции Бакли Эбри, Бенджамина Элмана, Сьюзан Гринхаль, Беверли Джексона, Дороти Ко, Ральфа Литцингера и Сьюзан Манн. И наконец, документальный труд Юэ-цин Ян «Нушу, тайный язык женщин в Китае» помог мне понять, что многие женщины в уезде Цзянюн все еще живут в браке, устроенном родителями, без любви. У всех этих людей есть свои собственные давно устоявшиеся взгляды и мнения, но, пожалуйста, помните, что «Снежный Цветок и заветный веер» является художественным произведением. Оно не стремится рассказать все о нушу или объяснить все его нюансы. Это история, которая прошла через мое сердце, мой опыт и мое исследование. Иначе говоря, все ошибки — мои собственные.