Снежный ком
Шрифт:
— Ну да, свекровь, — поправился я, хотя слово «покойница» в этих стихах мне не понравилось.
Лялька на некоторое время притихла. А я размечтался вслух:
— Ты знаешь, мне как-то трудно представить себя отцом. Но ты не думай, я уже представил.
Ляля вздрогнула, не сразу сказала:
— Мне тоже.
— Что тоже?
— Трудно представить тебя отцом.
— Ну почему?
— Надо будет, например, пеленки постирать или ребенка в садик отвести, а ты в это время где-нибудь торчишь вверх ногами
— Я ведь серьезно. Правда, о пеленках я как-то не думал.
— А о распашонках, подгузниках, клизмах, если у малыша животик заболит, думал? Или за бутылочками с молочком и кефиром бегать?
— Н…не приходилось, — несколько оторопело признался я.
— Удивляюсь, — сказала Лялька. — О чем ты только думаешь? Надеюсь, не о лодочных моторах или мотоциклах?
Тут Лялька попала в самую точку: о лодочном моторе и мотоцикле я думал не переставая, так мне хотелось их приобрести. Надо было срочно переводить разговор на безопасный путь.
— А зачем нам за молоком бегать? — сказал я. — У тебя и свое должно быть: такая здоровая…
— У здоровых тоже, бывает, пропадает. А искусственников вскармливать очень трудно.
Она вздохнула.
— Другие вскармливают, и мы вскормим, — успокоил я ее.
— Согласна. Возьмешь это на себя.
Лялька злилась, а я никак не мог понять, в чем дело.
— Ляля, что с тобой?
— Ничего, Боренька. Просто очень интересно тебя слушать, как будущего отца. Ты мальчика хочешь или девочку?
Вопрос был задан явно с подвохом, поэтому я промолчал, хотя ответ на него был у меня давно готов.
— Ну что молчишь? Трудно ответить?
— Почему трудно? И мальчика, и девочку, — сказал я, чувствуя, как в улыбке расплывается сама собой физиономия.
— Ах, и мальчика, и девочку? — ласково переспросила меня Ляля. — Ну и как ты объяснишь это свое не очень скромное желание?
«Да что это с нею?» — подумал я, но ответил бодро:
— Забавный они народ, эти ребята, а потом, когда родители молодые, дети у них все равно как младшие братишки и сестренки — близкие друзья…
— Значит, тебе «близкие друзья», а рожать мне? Славно распределил.
— Ляля, ну что ты говоришь! Да если бы я мог!
Я хотел сказать, что если бы мог, всю боль, какая, только ей, Ляле, предназначена в жизни, не задумываясь, взял бы на себя.
— Нет, это просто невозможно! — приподнявшись на локте и глядя на меня теплыми, лучистыми глазами, сказала Лялька. — Ты или очень умный, или очень глупый, или просто хитрый человек! Ну что ты мне всю душу наизнанку выворачиваешь?
— Почему, Ляля? — я протянул руки, чтобы побыстрее вернуть ее себе под бок и восстановить между нами такое уютное равновесие. — Я говорю то, что думаю… Я тебя люблю… Так люблю, что вместо тебя и родил бы, и вскормил нашего малыша.
— Ну кто же в наше
— Ну я, например…
— Во всем мире один-единственный… Знаешь, у меня к тебе порой такое чувство, как будто ты и есть — «наш малыш», а я тебя, должна кормить и опекать.
— А я, знаешь, не против… Осталось ли там у нас что-нибудь пожевать?
Но Лялька не приняла мое «веселье».
— А если не «малыш», то наверняка олух царя небесного, прости за прямоту.
— Почему ты ругаешься?
— Потому что таких людей не бывает, не может и не должно быть!.
— Но я-то есть? Почему я должен быть другим?
— Да не должен! Не должен! Оставайся такой, какой есть!
— Тогда я не понимаю, почему я — олух?
Все-таки мне удалось вернуть ее к себе.
— Я просто люблю тебя, Ляля, а это у меня на всю жизнь.
Лялька вдруг обхватила мою шею и воскликнула просто в отчаянии:
— Ну откуда ты только взялся на мою голову? Где ты был хотя бы полгода назад?
— Рядом был… Только ты меня не замечала.
Ляля молча плакала. Из глаз ее одна за другой скатывались слезинки. Я не знал, как ее успокоить.
— Я же тебе ничего плохого не сказал.
— В том-то и дело, что слишком все хорошо говорил!
— Тогда я ничего не понимаю.
— А тебе и не нужно понимать. Оставайся таким, какой ты есть. Больше ничего от тебя и не требуется.
Ляля продолжала плакать, а я лежал и не мог сообразить, что же такое нагородил? Ну сказал, что не представляю себя отцом. Другие-то ведь тоже отцами не рождаются? Как-нибудь освою это дело, не бестолковый же… Решив так, я поцеловал Лялю, как будущий глава семьи, и даже похлопал ее, как маленькую, по спинке, будто уже проходил отцовскую практику.
Ляля спрятала лицо у меня на груди и неожиданно рассмеялась:
— Ой, не могу! — сквозь слезы сказала она. — С тобой не соскучишься!
Вот и пойми ее: то плачет, то смеется.
— Чем же я тебе не нравлюсь? — спросил я ее обиженно.
— В том-то и беда, что всем нравишься. Даже не заметила, как подобрался и в душу залез.
— Так это же хорошо?
Я благодарно поцеловал Лялю: наконец-то вырвал у нее признание!
— Тебе может быть и хорошо, а мне совсем ни к чему.
— Но почему?
— Когда-нибудь узнаешь.
— Это не ответ. Ты мне лучше скажи, когда ты… Когда я… В общем, когда ты поняла, ну, что я тебе дорог?
— Девчонки закричали: «Борька с лесов упал!» И сердце прямо зашлось! Думала, ты с кирпичами вниз загремел. А он, видите ли, стойки загибал, геройство показывал! Ну не мальчишка ли?!
Оказывается, старый фельдшер, хоть и подсмеивался надо мной, а в принципе был прав: полет в известку очень даже хорошо подействовал на Ляльку.