Снимем, товарищи, шапки!

Голубов Сергей Николаевич

И опять Елена собиралась выговорить что-то очень важное и нужное, может быть, даже самое-самое важное и нужное при таких обстоятельствах. И вместо этого сказала:

– А мама согласна?

Карбышев кивнул головой:

– Твоя мать – сокровище. С другой было бы иначе! Хочешь быть моряком? Я не агитирую… Хочешь?

– Хочу!

– Все! Спасибо, Аленка! Если бы ты знала, как я мечтал сделать из тебя инженера… Как давно мечтал… Очень давно, Аленка!

– С каких же пор? – с любопытством спросила Елена.

– С тех самых, как ты родилась, – тихо сказал Карбышев и, выйдя из кабинета в столовую, позвал: – Мать! Мать, иди сюда скорее!

Лидия Васильевна была уже тут.

– Как решили?

–

Цыпленок хочет быть моряком. Ни о чем больше слушать не желает. Поздравляю, мать! Теперь будем собираться в Сочи.

Лидия Васильевна произнесла какое-то коротенькое, неслышное слово с восклицанием на конце и медленно опустилась на стул…

* * *

Лига наций превратилась в нечто очень похожее на Общество поощрения агрессоров и агрессий. Сперва Муссолини вцепился в Абиссинию. Затем как-то совсем неприметно для Лиги наций исчезло проглоченное Гитлером Австрийское государство. Потом погибла республиканская Испания. Сентябрь начался «Судетским вопросом», то есть бешеным фашистским натиском на Чехию, а кончился мюнхенской Каноссой; [2] выбирая между позором и войной, Англия выбрала сегодня позор, чтобы завтра в дополнение к нему получить еще и войну. [3]

2

Замок в Италии, место величайшего унижения императора Генриха IV перед папой Григорием VII (1077 г.). В переносном смысле – сдача всех позиций, полная капитуляция.

3

Из речи У. Черчилля в палате общин (октябрь 1938 г.).

Вот что делалось на свете, когда Карбышевы вернулись из Сочи в Москву. К этому времени все в семье свыклись с мыслью о том, что Елена – военный человек. И сама она свыклась. В Сочи было много военных инженеров. Все, как один, знали Карбышева и все очень интересовались судьбой его дочери. Судили вкривь и вкось. И от множества таких разговоров, не всегда серьезных, иной раз смахивавших на пустую болтовню, внутреннее решение Елены не только не ослабело, но, наоборот, окрепло и утвердилось. В Москву она приехала совсем не в том настроении, с каким уезжала. Но, когда выяснилось, что через несколько дней первая лекция, все-таки струхнула.

Карбышев почти не выпускал газет из рук. Гитлер и Чемберлен встретились в Берхтесгадене; затем подписали соглашение в Мюнхене. В отличие от многих людей из разряда благодушных обывателей, Карбышев придавал этим событиям громадный смысл и говорил о них так, словно они касались самым непосредственным образом его самого, его дела, его семьи. Каким-то странным образом Берхтесгаден и Мюнхен связывались в его представлениях и с судьбой Елены.

– Чуешь, Аленка, что делается? – спрашивал он дочь. – Выходит, что я прав был…

Елена так именно и полагала: отец прав. Душа ее трепетала, чудесные мысли толпились в мозгу…

Настал день первой лекции. Накануне вечером Карбышев подарил дочери военную полевую сумку, набор отточенных карандашей и пачку тетрадей.

– Без этого в нашем ремесле и шагу не сделаешь…

В академию он отвез ее сам, но оставил одну на пороге. Она вошла бодро и смело. Мимо нее стремглав бежали туда и сюда молодые военные люди. Многим из них она бросалась в глаза, как что-то непонятное здесь, постороннее и странное. По-мальчишески узкие бедра, тонкая фигура и веселая улыбка на смуглом черноглазом лице… Платье с оборочками, бантик в волосах… Что такое? Откуда? Зачем? Кто-то спросил ее. И, узнав, в

чем дело, проводил до аудитории. Первая лекция была на тему о воинском долге. Елена заглянула в аудиторию. Батюшки! Море зеленых спин колыхалось перед ней. «Нет, не войду, – малодушно подумала она и зажмурилась, – ни за что не войду…» В аудитории кто-то громко читал список курса.

– Карбышева, – услышала Елена и взяла себя в руки.

Строились в коридоре, и она стала в строй. А затем уже и в класс вошла вместе с другими. За партой она оказалась одна. В этом блистательном одиночестве было что-то не совсем ладное. Оно означало, что никто не захотел к ней подсесть. Так и промелькнула первая лекция в обидных ощущениях пустоты и заброшенности…

Потом – начертательная геометрия. Елена разложила перед собой карандаши и резинки. Когда закипела работа, стало уже не до обиды, не до грустного чувства одиночества. Елена осмелела и оглянулась. С соседней парты попросили:

– Можно карандаш?

Она еще раз оглянулась.

– Можно резинку?

После лекции она собирала свои карандаши и резинки. Тугое кольцо зеленых гимнастерок все плотнее сжималось вокруг нее. На Елену смотрели, как на чудо.

– Вы у нас единственная…

– Вы – дочь товарища Карбышева?

– Вы… Вы… Вы…

От первоначального смущения и конфузной онемелости в Елене не осталось больше никакого следа. Все это исчезло и заменилось чем-то очень простым и ясным.

– А все-таки непривычно, что вы девушка, – сказал, краснея, какой-то чудак.

Его тотчас взяли на смех:

– Эх ты, тюха!

Елена нашлась без малейшего труда:

– А вы привыкайте, товарищ!

И она всячески старалась помогать тем, которые привыкали…

* * *

Весна в тот год – тридцать девятый – была тихая, серая, без черного блика на реках и прудах, без сияния и радостного шума в природе. Огромный «ЗИС», с глухим шипением отжимая шинами мокрый песок, подошел к берегу подмосковной реки и остановился. Из машины вышли военные люди: Карбышев и еще четверо. Лагерь, куда они направлялись, был по ту сторону реки. Внизу, под берегом, приехавших ждал беленький катер из понтонного батальона. Карбышев и его спутники медленно спустились по сходням. Дмитрий Михайлович внимательно оглядывал бесцветное, сумрачное, грозившее дождем небо. Дальнозоркие глаза постепенно утрачивали прежнюю остроту. Он начинал плохо видеть, и взгляд его беспомощно тонул в мутных переливах облачной пыли.

– Неудачно приехали – быть дождю!

В тот самый момент, когда его нога ступила на катер, суденышко вздрогнуло. Над катером взвился вымпел с двумя ромбами, плеснулся в мертвом воздухе и повис.

– Что это? – спросил изумленный Карбышев.

– Судно вас приветствует, товарищ комдив!

– Черльт возьми!

Кругом смеялись. И Карбышев смеялся, отмахиваясь рукой от неожиданной почести. Два ромба висели на штоке; они же тихонько поблескивали и на петлицах смущенного комдива…

Карбышев и его спутники подходили к передней линейке лагеря, когда дневальные закукарекали, вызывая на линию. [4]

– Неудачно приехали, – сказал Карбышев.

– Почему? Дождя не будет…

– Я не о дожде… Похоже, что командира корпуса встречают.

– Откуда вы взяли, Дмитрий Михайлович?

– Разве не видите, что делается? Дневальные…

– Да это же вас, вас встречают!

– Меня? Черльт возьми!

4

«Дежурные, на линию!» – Возглас подхватывается и переходит из одного подразделения в другое. Это похоже на утреннюю перекличку петухов.