Снобы
Шрифт:
– Привет, – кивнул он вполне дружелюбно. – Что вы здесь делаете? – Он явно забыл, как меня зовут и, скорее всего, где мы встречались, но держался очень мило и подождал, пока его представят остальным.
Изабел это неожиданное путешествие в Страну, Где Сбываются Мечты, застигло врасплох, и теперь она лихорадочно подыскивала фразу, которая бы навеки пленила Чарльза своей оригинальностью и привела к незамедлительному зарождению близкой дружбы. Но вдохновение ее не посетило.
– Он остановился у нас. Мы живем в двух милях отсюда, – незамысловато объяснила она.
– Правда? Вы часто бываете в этих краях?
– Мы здесь все время.
– А, – отозвался Чарльз и повернулся к Эдит. – Вы тоже из местных?
Она улыбнулась:
– Не волнуйтесь, меня можно не опасаться. Я живу в Лондоне.
Он рассмеялся, и его дородное открытое лицо на мгновение стало довольно привлекательным. Он снял
– Надеюсь, дом вам понравился.
Эдит улыбнулась и ничего не сказала, предоставив Изабел выкладывать глупые сведения, почерпнутые из путеводителя.
Я, извинившись, вмешался:
– Нам пора. Дэвид будет за нас волноваться. И мы все снова принялись улыбаться и кивать, потом обменялись легкими рукопожатиями и несколько минут спустя уже были в пути.
– Ты не говорил, что знаком с Чарльзом Бротоном, – произнесла Изабел без выражения.
– Я и не знаком.
– Ты не говорил, что встречался с ним.
– Разве?
Хотя, естественно, я прекрасно знал, что не говорил. Остаток пути Изабел вела машину молча. Эдит, сидевшая впереди, обернулась ко мне и скорчила гримасу – опустила уголки рта и поджала губы, будто говоря «ну вот и все, приехали». Было очевидно, что я допустил серьезный промах, и до конца выходных Изабел держалась со мной подчеркнуто холодно.
Глава вторая
Эдит Лэвери была дочерью преуспевающего бухгалтера, внука еврейского эмигранта; тот приехал в Англию в 1905 году из России, спасаясь от погромов. Я так и не слышал от них фамилии деда – Леви, наверное, или Левин. Во всяком случае, портретист времен короля Эдуарда, сэр Джон Лэвери, вдохновил их сменить фамилию. Когда их спрашивали, состоят ли они с этим художником в родстве, Лэвери неизменно отвечали: «Разве что в очень отдаленном», таким образом связывая себя с английской аристократической семьей, но избегая сомнительных притязаний. У англичан так принято – на вопрос, знакомы ли они с такими-то, отвечать: «Да, но вряд ли они меня вспомнят» или «Ну, мы встречались, но я их толком не знаю» – в тех случаях, когда они попросту незнакомы. Все это из-за подсознательного стремления к утешительной иллюзии, что Англия, точнее – Англия аристократии и обеспеченной буржуазии опутана миллионами невидимых шелковых нитей, которые сплетают эти слои в блестящее общество, средоточие высоких должностей, власти и бесконечных родословных, куда остальным путь заказан. При этом они почти не кривят душой, потому что, как правило, хорошо понимают друг друга. Для англичанина определенного воспитания фраза «Ну, мы встречались, но я их толком не знаю» означает «Мы не знакомы».
Миссис Лэвери, мать Эдит, супруга очень любила, но считала себя птицей совершенно иного полета. Ее отец был полковником в индийской армии, но интересная подробность заключалась в том, что, в свою очередь, его мать была правнучкой банкира-баронета. Миссис Лэвери была во многих отношениях очень славной женщиной, но ее снобизм граничил с помешательством, и даже такое смутное родство, как нижайший из возможных рангов наследования, согревало ей сердце ощущением принадлежности к тому кругу избранных, где ее бедный муж навеки обречен быть чужаком. Мистер Лэвери не обижался за это на жену. Нисколько. Напротив, он ею гордился. В конце концов, она была статная, красивая женщина, умела одеваться, и если ее притязания и вызывали у него какие-то чувства, то его скорее забавляло, что слова noblesse oblige [3] (одно из любимейших выражений миссис Лэвери) могут иметь хоть какое-то отношение к его семье.
3
Положение обязывает (фр.).
Они жили в большой квартире в Элм-Парк-Гарденз, которая находилась слишком близко к сомнительной стороне Челси и вообще была миссис Лэвери не совсем по вкусу. И все-таки это был не Фулем и даже не Бэттерси, эти названия только начали появляться на воображаемой карте миссис Лэвери. Ощущение новизны все еще будоражило ей кровь, как бесстрашному исследователю, все дальше и дальше уходящему от последних оплотов цивилизации, – каждый раз, как ее приглашали на обед семейные дети кого-нибудь из ее друзей. Она во все уши слушала их рассуждения о том, как хорошо, что они вложили деньги в те или иные бумаги, и как их дети обожают Тутинг, особенно по сравнению с этой убогой квартиркой на Мэлроуз-роуд. Все это было для мисс Лэвери китайской грамотой. Про себя она решила, что выберется из
Лэвери не были богаты, но и не бедствовали, а так как у них был только один ребенок, им никогда не приходилось особо экономить. Эдит отправили в модный детский сад, а затем в Бененден («Нет, принцесса здесь совершенно ни при чем. Просто мы перебрали варианты и решили, что это – самое вдохновляющее место»). Миссис Лэвери хотелось бы, чтобы ее дочь продолжила обучение в университете, но когда результаты экзаменов Эдит оказались недостаточно хороши, чтобы обеспечить ей поступление в одно из тех заведений, куда им бы хотелось ее отправить, миссис Лэвери не была разочарована. У нее был еще один честолюбивый замысел – вывести дочь в свет.
Самой Стелле Лэвери не довелось дебютировать. И этого она стыдилась до глубины души. Она старалась скрыть это, не раз вспоминая со смехом, как весело ей жилось в юности, и, если от нее настойчиво требовали подробностей, могла со вздохом сказать, что дела ее отца сильно пошатнулись в тридцатые (таким образом связывая себя с обвалом на Уолл-стрит, образами Скотта Фицджеральда и Великого Гэтсби). Или же, перевирая даты, она винила во всем войну. Но действительность, как миссис Лэвери приходилось признаваться самой себе в глубине души, состояла в том, что в социально менее гибком мире пятидесятых, границы между теми, кто входил в Общество, и остальными были значительно более четкими. Семья Стеллы Лэвери к Обществу не принадлежала. Она завидовала тем своим подругам, которые были представлены друг другу во время своего первого выхода в свет, страстной и тайной завистью, которая грызла ее нещадно. Она их даже ненавидела за то, что они вели себя так будто и Генриетта Тайаркс, и Миранда Смайли жили не только в их, но и в ее воспоминаниях, будто они верили, что и она, Стелла Лэвери, была в свое время дебютанткой, хотя прекрасно знали – и она знала, что они это знают, – ей не досталось этого счастья. По этой причине она с самого начала приняла твердое решение, что подобные пробелы не омрачат жизнь ее любимой Эдит. (Даже имя было выбрано за легкий отзвук той прежней, неспешной, доброй Англии; такое имя могло бы передаваться в семье из поколения в поколение и некогда принадлежать знаменитой красавице эпохи короля Эдуарда. Ничего подобного в действительности не было.) В любом случае нужно было с самого начала втолкнуть девушку в этот зачарованный круг. Благодаря тому что к девяностым годам двадцатого века представление ко двору (что могло бы оказаться проблематичным) уже отошло в прошлое, миссис Лэвери оставалось только убедить мужа и дочь, что и время, и деньги будут потрачены не зря.
Долго уговаривать их не пришлось. У Эдит не было четких жизненных планов, и идея отложить момент принятия решения на год – год, наполненный приемами и вечеринками, – показалась ей замечательной. А мистеру Лэвери нравилось представлять жену и дочь среди лондонского бомонда, и он был согласен за это заплатить. Тщательно взлелеянных связей миссис Лэвери хватило, чтобы Эдит попала в список приглашенных на чаепития к Питеру Тауненду, а внешность девушки позволила ей стать одной из моделей на модном показе в Беркли. Дальше ветер был уже попутный. Миссис Лэвери обедала вместе с другими матерями дебютанток выбирала дочери платья для загородных балов и в целом прекрасно провела время. Эдит тоже неплохо повеселилась.
Вот только миссис Лэвери огорчало, что когда Сезон подошел к концу, когда окончился последний зимний благотворительный бал и вырезки из «Татлера» были вклеены в альбом вместе с приглашениями, ничего как будто не изменилось. За этот год Эдит принимали у себя дочери нескольких пэров – включая одного герцога, отчего у Стеллы в особенности перехватывало дыхание, – и все эти девушки посетили коктейль, который устраивала сама Эдит в Клэридже (один из самых счастливых вечеров в жизни миссис Лэвери), но те подруги, что остались с Эдит, когда музыка стихла и танцы закончились, точь-в-точь походили на девочек, которые приезжали к ней погостить из школы – дочери преуспевающих бизнесменов, представителей верхушки среднего класса. То есть, по сути, точно такие же, как Эдит. Миссис Лэвери считала, что это неправильно. Она так долго списывала собственные безуспешные попытки проникнуть в эти восхитительные высшие эшелоны лондонского общества (которые она с определенным лукавством называла «Двором») на то, что в свое время ей не удалось начать по всем правилам, что возлагала огромные надежды на свою дочь. Ее энтузиазм не давал ей заметить одну простую вещь: уже сам факт, что Сезон встретил ее дочь с распростертыми объятьями, означал, что к восьмидесятым годам общество уже в значительной мере утратило свою эксклюзивность и многое изменилось со времен юности миссис Лэвери.