Снохождение

mso

— Слышащая Ваала должна знать такие вещи.

«Чего он злой такой? Где моё обаяние?», — даже погрустнела Миланэ.

— Я не служительница библиотеки, и никогда ею не была. Пусть лев простит.

— Но библиотека в дисципларии есть, правда? — язвит.

— Есть. Но там нету разделения по группам. У нас вообще все книги полностью доступны, а веробочерское и запрещённое просто изымается.

— И ладно. В любом случае, я должен побыть здесь, пока львица не завершит свою работу. При вскрытии первой группы должна присутствовать Ваалу-Ирмайна, но, как видим, у неё

неотложные дела. Потому мне лично придётся соблюсти эту формальность.

Да как угодно. Соблюдай-соблюдай. Пялься-пялься.

О, вот первая книга и найдена!

— Топтун Устоев: «Грязная правда о происхождении ваализма», стеллаж восемь, полка восемь. Номер: восемь-восемь-ноль-девять-один.

— Это что, псевдоним такой? — дурно захихикал Хал.

— Пусть лев представит себе, — повела ушами Миланэ, теребя краешек страницы каталога.

— Ваал ты мой, если уж пишешь тошнотные книжки, то хоть не позорься именем.

— Его настоящее имя Гар-Арас, имя рода забыла. Он пойман и сослан на каторгу.

— И слава Ваалу. Так… вторая группа. Прошу.

Всё, новые комментарии прикреплены, старые изъяты.

«Л». Лилисси-Садра Нинайская, «Стихи о неблизкой любви». Надо же. Подруга Арасси имеет один экземпляр. Эротическая поэзия, попавшая, как теперь выяснилось, в жернова цензуры. Но достать можно практически в любой книжкой лавке, и ничего не будет. Вторая группа. Цензура усиливается. Благочестиво-придурковатый император. Ой. Крамольная мысль. Ну да ладно.

Нашлась вторая книга. Проделано всё то же самое.

«М». «М…». Вот же. С. с. Малиэль Млиссарская, «Снохождение». О, первая группа, какая-то еле заметная галочка грифелем. Стеллаж пять, полка два. Номер по каталогу: семь-тире-пять-два-тринадцать.

— Стеллаж пять, полка два… — задумчиво протянула ученица.

— Сейчас найдём.

Двери в зал резко открылись.

— Хал!

— Да, госпожа? — дёрнулся лев, подобрав полу робы.

— Ты где? — всё так же влетела Ваалу-Ирмайна.

Похоже, спокойно ходить она не умела. В ней вообще нет никакого изящества и благородства Ашаи, втайне отметила Миланэ.

— Я тут, госпожа.

— Вижу, что тут! — передразнилась сестрина. — Говорила за мной идти! Чего ты здесь ещё делаешь?

— Ваалу-Ирмайна ушла, но не положено так… Я остался, чтобы присмотреть.

— Смотреть? Что смотреть? Пошли, нас грандмастер ждёт! Скоро вернусь, — это было адресовано Миланэ. — О Ваал, дай мне сил! Присмотреть решил. Смотритель…

— Я…

Нервно хлопнули двери.

Даже стало жаль Хала. Зачем так кричать? У Миланэ мягкий, уступчивый нрав: она не умеет хранить обиды, склонна прощать врагов и обидчиков, сочувствовать попавшим в беды, жалеть одиноких и обделённых судьбой.

Что ж, всё сделаю сама. Стеллаж пять, полка два. О, да здесь ни одной книги — одни ящички, похожие на маленькие склепы. Раз-два… Вроде оно. Семь-пять-два-тринадцать.

Ах, какой ты. Тяжеловатый, немаленький.

Она поставила ящик на читальный стол, возле окна; поправила, чтобы его края были параллельны краям стола — Миланэ любит аккуратность. Сняла с плеча

сумку, вытянула комментарии в обёртке, убрала обёртку и снова ж таки аккуратно сложила её и поставила на скамью. Так, теперь коробка. Как открывается? Непонятно… Ах да, крышка отодвигается. Не поддаётся. Печать мешает.

Отставив ящичек в сторону, она подошла к окну. Так вдруг захотелось открыть окно, впустить воздух свежести в эту тихую обитель, в это кладбище книг. На окнах решётки, мощные, фигурные; вот же штука: нигде нет решёток, только здесь.

Засов отодвинут, огромные окна нараспашку к себе.

Запахи кипарисов, Поры Всхода, жизни и чего-то далекого; они звали в путешествие, в путь без смысла и цели, и Миланэ села на подоконник, забыв о правилах, о задании и прочем, свесив лапу, а вторую поставив прямо на него. Устремиться бы далеко, за горы-леса; там где-то есть всё, что обещается в воздухе здесь, там можно найти истину и забыть о ней, обрести своё счастье, даже понять, что оно есть, и обрести вовсе не трудно, а легко-просто. Где-то всё легче-проще, чем здесь.

Вдруг испугалась. Ведь здесь нельзя открывать окна. Конечно, нельзя. Зал Особой литературы. Что ты делаешь, ученица? Глупости у порога Приятия?

Окна быстро закрыты, засов покрепче. Делу время, потехе известно что.

Кинжалом-сирной она поддела крышку, печать разбилась. Теперь крышка отъехала без особого сопротивления. Миланэ никогда не видела содержимое таких ящиков, потому начала с интересом разглядывать. Сверху — она сразу признала их — находились старые комментарии. По краям коробки пристрочена какая-то серовато-коричневая материя, из дешёвых. Она вынула старые комментарии, надеясь увидеть под ними то самое «Снохождение»; но выяснилось, что внутри есть ещё одна сдвижная перегородка, которую снаружи почти не видно.

«Странно. Ведь эту перегородку можно сдвинуть, не повредив печати, если приноровиться. Нелепо как-то получается: печать ничего не сберегает».

Вдруг смутная догадка пронзила Миланэ. Она быстро подошла обратно к стеллажам и начала рассматривать другие ящички. Опа-па. Всё верно. Все печати стояли там, где подсказывал здравый смысл — по центру ящика, никак не касаясь верхней сдвижной крышки. Это умно: можно свободно прочесть комментарии или вложить новые, но не увидеть основной текст, не прикоснуться к нему и когтем.

Но в её случае печать наглухо закрывала доступ к комментариям. И теперь она, естественно, сорвана.

«Проклятье!», — недовольно выдохнула Миланэ, постучав когтями по столу, и даже огляделась по сторонам, будто кто мог дать ей совет.

Она, не имея раньше дела с такими ящиками, полагала, что если дано разрешение на действия с книгой, то можно без опаски срывать печати. Конечно, это не её вина, что кто-то по невнимательности налепил печать вовсе не там, где полагается. Её в любом случае нужно было сорвать, рано или поздно. Но штука в том, что вряд ли она имела право совершить это самостоятельно. Во всяком случае, уже ничего не изменить. Это не нарочно. Зачем ученице срывать печати просто так? Зачем ей смотреть на «Снохождение»?