Снохождение

mso

Амон почуял, как она закивала.

— Да, они предложили мне сделку, — медленно и тихо молвила она.

— И ты им поверила?

Долгое молчание.

Они чуть качались в такт внутреннему ритму, освещенные лишь слабым светом из окна. Лапы их стояли на ткани разбитой постели.

— Что мне оставалось, Амон? — говорила Миланэ ему в ухо. — Я подумала, что если они смогли спасти меня, то помогут и тебе… — отольнула, словно очнувшись. — Чего ты хочешь? Хочешь есть? Хочешь пить?

— Вижу, тебе далеко

пришлось зайти, — посмотрел он на кровать.

Миланэ тоже посмотрела на неё и темно сказала:

— Кровь моя, Амон, я бы охмурила тысячи львов, лишь бы тебе это дало свободу.

Не сговариваясь, присели на кровать, сначала друг возле друга, но потом он одним движением обнял её за бёдра и усадил себе на колени. Так покоясь, она обняла его; в какой-то миг захотела сказать, что ему следует хорошенько вымыться, но сдержалась.

— Не знаю насчёт тысячи, Милани… Но с этим у тебя ничего не вышло. Ты во всём ему призналась, — улыбнулся он.

— Амон, я… Прости. Меня уже тошнило от всего, я должна была что-то делать, и не могла подличать с этим львом и его родом — они плохого мне не сделали, и… Я думала уже идти прямо к Высокой Матери, будь что будет…

— Да неважно. Преврати ты этого Сингу вместе с его отцом хоть в пепел — Вестающие бы тебе не помогли.

Она очень глубоко вздохнула. Это было уже неважно.

— А как книжка, стоила того? — почесал за ухом.

— Стоила, — Миланэ даже не сразу поняла, о чём он.

— Жаль, пришлось отдать, — невозмутимо сказал он, по-хозяйски взяв её хвост и начав с ним играться. — Сходили мы с тобой в библиотечку, Милани. Ты ещё себе экземплярчик не достала?

— Амон, ты несносен, — позволила себе — впервые за столько времени — капризный, но истинно любящий тон, и что-то захотела с ним сделать, но сама не знала что; потому взяла и легко потёрла ему ладонью нос.

— Ты ради меня с ним была? Этот Хамалар, всё это — ради меня?

— Да.

— Что ты должна была с ним сделать?

— Убедить перенять все коммерческие дела отца.

— А отец, будь дурак, и отдал бы всё, да? — он попытался быть ироничным.

Дочь Сидны пожала плечами, качаясь у него на коленях.

— На самом деле, он так и хотел сделать. Старший сын сбежал в Кафну, — Миланэ, рассказывая, что-то искала в его гриве, — а младший — он наследник, только такой, что ничего не хочет наследовать… И надо было сделать из него сильного, стремящегося к успеху льва. Знаешь, такого, что бежит к успеху: ты-дык, ты-дык, ты-дык…

Она изобразила, как скачет лошадь, и это очень насмешило Амона: тот начал душиться тихим смехом. Но быстро успокоился.

— Кстати, а где он-то?

— К себе ушёл. Обиделся. Ты, наверное, слышал.

— Слышал, слышал всё. И то, что перед этим — тоже.

Показная веселость, ирония и чувство вновь обретенной свободы играли в нём. Не имел

он намерения обидеть её или укорить, хотя ревность тлела, даже после того, как он понял, что вся эта львица на самом деле, со всей её искренностью и силой чувства, надлежит ему и только ему.

Но Миланэ слезла с колен, села рядом с ним.

— Амон, прости меня за всё, что я могла совершить не так. Я всё делала из любви. Взываю к любой вышней силе, чтобы она стала свидетелем — я всё делала ради любви.

Это были простые слова, немного странные из уст самки, которым, как известно всем мирам, не пристало слишком извиняться перед самцами, ибо это делает их беззащитными, безоружными, слишком доступными. Но эта львица оказалась выше всякой условности; она не страшилась ничего — и своих чувств тоже.

«Я даже на смерть на Приятии шла ради тебя, Амон, чтобы ты не думал, что Ваалу-Миланэ-Белсарра труслива, что она — притворство, а не львица духа, что она — лишь слово, но в этом слове нет силы…», — не знал он того, о чём она не договорила, но подумала.

Амон сполз с кровати на пол, присел перед нею на колени, сжал её лапы, бёдра друг к другу, проделав ладонями длинное путешествие от её колен до самой талии. Так пленив, он уткнулся носом в её грудь.

— Прости, что так неумело украл книгу. Кто ж знал, что её так стерегут! Прости, что сомневался там, в тех четырёх стенах. Ты моя первольвица, ты моя самая великая Сунга, ты моя лучшая Ашаи из всех живших в мире.

— Я прощаю, — гладила она его по гриве.

Он вздохнул, отбросив всё прочь.

— Мир с ними всеми. Надо идти, поскорее.

— Если хочешь, пойду с тобой. Если ты меня возьмёшь.

Улыбнувшись, Амон покачал головой, заодно осторожно выглядывая в окно на улицу.

— Да я пришёл за тобой. Собирай вещи, как можно меньше — и сматываемся отсюда.

— Я сейчас… Мигом, — вскочила Миланэ и заметалась по комнате. — Так. Где эта проклятая шемиза? Шакал, сссс… — ударилась она о ножку комода и запрыгала на одной лапе.

— Больно?

Миланэ только отмахнулась, мелькая в своей ночной рубашке и хаотично сбрасывая вещи на центр спальни, у подножия кровати.

— Где ты взял эти лохмотья? — вдруг с подозрением и неуместной требовательностью спросила она, смерив его взглядом.

Амон только подивился, что может придти в голову львице в такой момент.

— Часть дали друзья после побега, часть — украл.

— Тебе помогли бежать?

— Угу, — кивнул.

— Кто?

— Потом расскажу.

— Мир не без добрых душ, — Миланэ продолжила метаться. — Сиди, я в соседнюю комнату. Никуда не уходи. Ты никуда не уйдёшь?

— Миланиши, да куда мне, — разлёгся он на кровати, свесив лапы. — Вон посижу, выпью чего-нибудь, — стащил графинчик с рядом стоящего столика. — Поторопись.