Снова и снова
Шрифт:
– Не в моем это вкусе, если честно, – поморщился Кейз. – Мертвец – он мертвец и есть, если его не трогать, но вот когда продашь его, становишься вроде мясника.
– Вот уж что меня ни капельки не волнует, – хмыкнул Прингл. – Но что это означает для будущего? А, Кейз? Для нашего будущего? Ведь будущее сильно зависело от книги Саттона. Если бы нам удалось подправить книжку, ничего страшного не случилось бы, то есть, не должно было бы случиться по нашим-то расчетам, правда? А теперь? Саттон убит. Книги не будет.
Саттон встал на ноги.
Кейз и Прингл резко обернулись. Кейз потянулся за пистолетом.
– Давай, чего там, – любезно предложил Саттон. – Можешь изрешетить меня, но потом тебе и минуты не прожить.
Ему хотелось ненавидеть их так, как он ненавидел Бентона в тот жуткий вечер на Земле. Но ненависть улетучилась, осталась только тяжелая, четкая уверенность, что он должен убить этих людей.
Он шагнул вперед.
Прингл кинулся наутек как крыса, ищущая дырку в полу. Кейз выстрелил два раза, но увидев, что Саттон, истекая кровью, продолжает надвигаться, бросил оружие и прижался к стене.
Все было кончено за полминуты.
29.
– Саттон направил корабль в сторону от астероида – осколка размером чуть больше самого корабля.
Рука сама легла на пульт, подала вверх рычаг гравитации, и корабль рванулся в пространство.
Он опустил руки, откинулся в кресле пилота. Перед ним лежал черный недружелюбный космос, испещренный точками звезд, которые, казалось, складываются в таинственные послания, написанные холодным белым светом на черном поле вечной ночи…
Живой! – думал он. По крайней мере, пока. А может, и навсегда, потому что теперь меня никто не ищет.
Живой, с дырой в груди. Вся рубашка в крови, кровь по ногам течет…
Удобная штука, это мое тело. Тело, которое мне подарили там, в созвездии Лебедя. Могу жить, пока… пока…
Пока – что?
Пока не вернусь на Землю, не приду к доктору и не скажу:
– В меня стреляли маленько. Будьте так добры, подлатайте, как сможете!
Саттон усмехнулся. Он отчетливо представил себе, как доктор падает в обморок.
Может быть ввернуться туда, в систему Лебедя?
Нет, они не пустят меня.
Или вернуться на Землю, как есть, и ни к какому врачу не ходить? Можно ведь добыть другую одежду, а кровь перестанет течь… когда вся вытечет.
Но тогда я не смогу дышать, и они это заметят.
– Джонни, – произнес Саттон, но ответа не последовало, только что-то шевельнулось в сознании, будто пес хвостом завилял, давая понять, что, мол, слышит, да сейчас слишком занят – кость больно вкусная, не оторваться!
– Джонни, есть какой-нибудь выход?
Должен же быть выход! Должна же быть надежда, соломинка, за которую можно ухватиться!
Даже теперь он не до конца понимал, какие возможности таят в себе
Ненависть… Одна его ненависть способна убивать, она может, как пуля вылетать из сознания и разить людей наповал. Ведь Бентон погиб, а пуля всего-навсего угодила ему в руку… значит, он умер еще до того, как в него попала пуля. Бентон выстрелил первым и промахнулся, а живой Бентон ни за что на свете не промахнулся бы…
Саттон не знал, что с помощью одного только сознания смог поднять мертвую громаду звездолета из каменной могилы и провести его через пространство длиной в одиннадцать световых лет. Но он сделал это и пронес энергию пылающих звезд до самой Земли, откуда их почти не видно.
И хотя он знал, что может по своему желанию переходить от одной формы жизни к другой, он просто не представлял себе, что в то мгновение, когда его жизнь прекращалась, другая включалась автоматически. Тем не менее, произошло именно это. Кейз убил его, и он умер, а потом воскрес. В этом он был уверен. Потому что почувствовал смерть, узнал ее. Не в первый раз умирал.
Саттон ощутил, что организм буквально сосет энергию звезд, как дети сосут молоко из бутылочки. Кроме того, подпитка шла тонкими струйками от атомного двигателя.
– Джонни, неужели нет выхода?
Тишина.
Саттон поник, склонив голову на пульт управления.
Организм продолжал впитывать энергию, а кровь все капала и капала на пол…
Сознание его было словно затуманено, но он не прилагал никаких усилий, чтобы прояснить его; делать было нечего, думать не хотелось, и он, расслабившись, балансировал где-то на грани реальности. Саттон не представлял себе, на что он способен и как теперь обращаться с собственными возможностями.
Он вспомнил, как кричал в порыве дикого восторга, падая на чужую землю, понимая, что все-таки прорвался, что ему удалось сделать то, что до сих пор не удавалось сделать ни одному землянину.
…Планета приближалась, он уже видел ее странную поверхность – змеящиеся черные и серые тени…
Двадцать лет прошло, но он помнил все, как будто это случилось вчера…
Тогда он потянул рычаг, но не смог сдвинуть его с места. Корабль снижался, и его охватила паника, а потом – настоящий страх.
Одна мысль стучала в его воспаленном мозгу, заглушая надежды и молитвы. Его единственная мысль – он сейчас разобьется. Потом – темнота. Ни паники, ни страха – покой и забытье.
Понимание того, что случилось, вернулось как озарение. Теперь он не смог бы описать это ощущение – так мало в нем было человеческого.
И еще откуда-то взялись новые знания, но тогда ему показалось, что он знал это всегда, и должен навсегда сохранить.
Он чувствовал, не видел – чувствовал, что лежит на земле, разбитый, утративший всякое подобие человеческого существа.