Сны инкуба
Шрифт:
— Возможно, правда, что красота у тебя не ослепительная, как у Ашера, Жан-Клода или даже твоего Натэниела, но все равно это красота. Быть может, ещё более драгоценная, потому что замечается не с первого взгляда, а растёт понемногу каждый раз, стоит с тобой поговорить или посмотреть, как ты уверенно действуешь в сложной ситуации, или увидеть твои правдивые глаза, когда ты говоришь, что ты не красавица, и говоришь искренне. Так как ты не склонна к самоуничижению или жеманству, значит, ты просто себя не видишь.
— Вижу. Не красавица, но хорошенькая. И личность,
— Ты другого не понимаешь, Анита. Есть красота, которая поражает глаз как молния, она жжёт, ослепляет. Это скорее катастрофа, чем радость. Но у тебя — у тебя красота, которая создаёт уют, когда не надо защищать глаза от света, когда понимаешь, что и луна тоже прекрасна.
Я замотала головой:
— Не знаю, о ком ты это, только не обо мне.
Он вздохнул:
— Тебе очень трудно делать комплименты.
— Знаешь, ты не первый, кто это говорит.
Он улыбнулся:
— Это меня совершенно не удивляет.
Грэхем испустил долгий-долгий вздох и как-то всполз на сиденье — будто жидкость пролилась вверх. Та же текучая грация, что и у других оборотней. Прислонившись к подголовнику, он немного посидел и выпрямился. Потом выдал мне медленный, ленивый взгляд, и глаза у него были тёмные, по-волчьи янтарные, почти карие, но я видела различие. Мне часто приходилось видеть такие глаза.
Он улыбнулся, и тоже лениво.
— Это было потрясающе.
— Я не нарочно, — сказала я.
— А это мне все равно.
Я нахмурилась.
— Единственное, что я хочу знать, можешь ли ты ещё так сделать.
Я нахмурилась сильнее.
Ленивое выражение слегка сползло у него с лица.
— Послушай, я от тебя получил переживание такого оргазма, какого в жизни не знал, а ты теперь строишь из себя пострадавшую сторону. Ты же это на меня пролила, не я на тебя.
— Это было не нарочно.
— Ты это повторяешь, будто извиняешься. Зачем? За что тебе извиняться?
Я посмотрела на Реквиема в поисках поддержки, хотя не очень на неё надеялась. Однако он мне помог.
— Мне кажется, Анита считает это несогласованным сексуальным контактом. Вроде изнасилования, если тебе угодно.
— Нельзя изнасиловать желающего, — сказал Грэхем и выпрямился на сиденье, вытянулся. Глаза его снова стали человеческими.
— Когда это случилось, я не знала, что ты желающий.
Он кивнул:
— Окей, но я не переживаю. — Он посмотрел на меня. — А ты, похоже, переживаешь. Что теперь тебя не устраивает?
— Что не устраивает? — переспросила я. — А вот что. У меня был флэшбэк такой силы, что мы бы расшиблись в лепёшку, если бы я вела машину. Я случайно вылила его в тебя. Не собираясь этого делать. Что ещё я могу сделать случайно, чего не собираюсь делать?
— Они с Жан-Клодом вышли на новый уровень силы, — пояснил Реквием.
— А, — сказал Грэхем, будто все понял. — Так ты ещё не знаешь, на что способна твоя новая сила.
— Не знаю.
Он кивнул.
— Да, это может напугать. Извини, я не знал, что это ты первый раз такое сотворила. Мне понравилось, и извиняться передо мной не надо.
— А
— Тебя что-то предупредило, — сказал Реквием, — иначе бы ты не съехала с дороги.
— Я не думаю, что это как-то связано с новой силой.
— Так почему ты чуть не разбила нас три раза о чужие машины? — спросил Грэхем.
Я открыла рот, и закрыла, не зная, что сказать.
— Кажется, я сегодня перешагнула несколько последних черт.
— В смысле? — спросил Грэхем.
— Нарушила несколько личных правил, вот и все.
— Нарушила правила, которые думала никогда не нарушать, — тихо сказал Реквием.
Я посмотрела на него удивлённо:
— Ты говоришь так, будто это тебе знакомо.
— У каждого есть своё представление о себе, и когда происходит что-то, нарушающее это представление, ты оплакиваешь себя прежнего. Того, кем ты себя считал.
Я покачала головой:
— Черт побери, я все та же, кто и была!
Он пожал плечами, что напомнило мне грациозный всегдашний жест Жан-Клода.
— Как скажет миледи.
Я повернулась на сиденье и упёрлась лбом в руль. Хоть бы уже прошла эта ночь. Не хочу я объяснять себя никому, тем более мужчине, с которым совершенно случайно только что имела секс. Проблема в том, что я сама не до конца верила в то, что говорила. Не в сексе с Байроном и Реквиемом было дело, а в том, что сегодня я впустила Жан-Клода к себе в голову настолько, насколько он способен был влезть. Впервые мы коснулись того, чего могли коснуться, только когда я не мешала. До сегодня я не понимала, насколько я нас калечила — столько же в своём духе, сколько и Ричард. Я думала, что спать с Жан-Клодом и делать с ним всякие мелочи — это и значит быть слугой-человеком. Менее часа назад я узнала, что все это совсем не так, и сейчас это знание меня грызло. Не то, что я ограничивала нас как триумвират силы. Нет, об этом я и раньше догадывалась, я только не знала, насколько. Считала, что мои запреты и пределы связывают нас, а не обрубают нам ноги по колено. Чего я не ожидала, чего не хотела знать — это как прекрасно ощущение, когда Жан-Клод меня подчиняет. Это было, мать его, потрясающе. Успокоительно и пьяняще одновременно. Я не знала, чего я себя лишала, потому что очень старалась не дать ему это мне показать. А он уважал мои желания.
Теперь я знала, как дорого это ему стоило. Стоило силы, которую он мог бы иметь, безопасности, которой он мог бы окружить своих вампиров, и чистого наслаждения, которое он мог бы испытать. Он от столького себя отрезал — просто потому, что я не могла с этим справиться. И от этого возникало чувство вины, но отчасти реальная проблема была в другом: после того, как я так глубоко впустила Жан-Клода, я запросто потрахалась с Байроном и дала Реквиему себя укусить. Две вещи, которые мне давались нелегко. Да, это было важно, может быть, жизненно важно, может быть, это спасло жизнь тем женщинам в клубе. Может быть, даже спасло жизнь Жан-Клода. Я чувствовала силу Примо, слышала шёпот Дракона. Но не это меня больше всего волновало.