Сны о России
Шрифт:
Кодаю и Исокити находились на судне и с нетерпением ожидали часа, когда их передадут японской стороне. Однако шли дни — и все оставалось по-прежнему.
Шестого июля Адам Лаксман вместе с другими представителями миссии, а также Кодаю были приглашены на берег. После короткого осмотра города их проводили в особняк, на котором свежей краской было написано иероглифами: «Российский дом». Для гостей приготовили японскую баню, после чего они проследовали в зал, выходящий в обширный сад. В зале их встретили правительственные сановники, чиновники княжества Мацумаэ, дайкан и, по-видимому, наиболее влиятельные горожане. Стол буквально ломился от яств и местных деликатесов. По одному этому можно было судить о гостеприимстве хозяев и о том значении, которое они придавали встрече с русскими. Кое в чем гостеприимство проявлялось несколько своеобразно: Лаксман неоднократно просил разрешить морякам сойти на берег и осмотреть город, дайкан же упорно отказывался удовлетворить его просьбу под предлогом, что посещение города иностранцами строжайше запрещено законом…
Семнадцатого
В «Журнале Адама Лаксмана» следующим образом описывается эта процессия:
«Когда я сел в норимон, [32] понесли оный четыре человека и четверо шли возле для смены и переменялись через каждые полчаса на ходу, без остановки. И, сверх того, шли по обеим сторонам по два человека надзирателей из нижних чинов для прислуги, также назади двое вели подручную оседланную лошадь на случай, естли желание буду иметь ехать верхом. Далее несли господина Ловцова и за ним волентира, [33] который был сын правящего в Охотске должность коменданта господина коллежского асессора Коха; также прочие: переводчик Туголуков, геодезии сержант Иван Трапезников, купцы Влас Бабиков и Иван Полномощный и пять человек служителей охраны ехали верхом на лошадях, кои были за повод ведены, и также каждый имел по два служителя из японских надзирателей, шедших по обе стороны для прислуги. Напереди же ехали двое матмайских чиновников, [34] за коими несли по копью, и за первым шли шесть, а за вторым три человека, как и позади за нашими служителями, равно таким же образом; а за теми следовали прочие их чиновники и препровождаемая кладь на вьючных лошадях и пешие люди с легкими ношами, коих всех с служителями и чиновниками находилось 450 человек».
32
Имеется в виду норимоно — японский паланкин.
33
Волентир — вольнонаемный.
34
Имеются в виду мацумайские чиновники.
Где-то в этой процессии затерялись и Кодаю с Исокити.
Процессия медленно шествовала по дороге, протянувшейся вдоль морского побережья. На берегу, о который, вздымая тучи брызг и пену, разбивались волны, виднелись рыбачьи деревушки. Рыбаки подобострастно встречали важную процессию. Дорога отошла от моря и, перевалив через невысокую гору, привела путников к деревне Мобэцу. Здесь, так же как в Хакодатэ, русским был предоставлен «Российский дом», в котором они остановились на обед. После обеда процессия двинулась дальше, в глубь острова, и вступила в лес криптомерии. В Нэмуро не росли криптомерии, и только здесь Кодаю и Исокити почувствовали наконец, что они после десятилетнего перерыва опять в лесах Японии. К вечеру снова вышли к морю и остановились на ночлег в деревне Идзумидзава.
На второй день путешествия они достигли реки Сириути и стали подниматься вверх по течению. Здесь наши скитальцы насладились журчанием японской реки, обтекавшей многочисленные камни, загромождавшие ее русло. Третий день процессия шла по сильно пересеченной местности, переправлялась через множество рек, пока не вышла к морю у поселка Фукусима, где и остановилась на ночлег. Четвертый день они продвигались вдоль берега моря. Остановились на обед в деревне Ёсиока, затем переправились на пароме к деревне Рэйхигэ, вновь углубились в горы, опять спустились к берегу моря и, наконец, вошли в деревню Осава. Здесь они переоделись в нарядное платье, поскольку в этот день должны были вступить в Мацумаэ. Платье сменили не только русские гости, но и японские чиновники, прибывшие из Эдо и Мацумаэ. Процессия перестроилась, приняв тот вид, в котором должна была вступить в город Мацумаэ.
Адам Лаксман описывал это следующим образом:
«…Напереди ехал едовский [35] чиновник в белом платье, у коего лошадь вели двое под узду; также двое служителей шли по обе стороны, а позади двое с копьями и двое с черными лаковыми ящиками, за коими по два в ряд двенадцать человек в черных лаковых шляпах с копьями; за сими же двое несли копейное знамя, состоящее в долгом ратовье, с позолоченными тремя маковицами, из коих под самой большой внизу было обвернуто алым сукном, разрезанным книзу на аршин ленточками, и за оным восемь человек в ряд по два, с копьями. Затем шли двенадцать человек с луками и колчанами и ехал матмайский чиновник подобно первому, за коим также несли два копья и луковое знамя, состоящее на долгом же ратовье, с тремя выгнутыми железными, похожими на полумесяц значками, под коими тоже было немного обвернуто алым и разрезанным на аршин из белого сукна ленточками, позади коего также шли с луками восемь человек и ехал другой матмайский чиновник, за коим также несли два копья и шли четверо из их
35
Имеется в виду древняя столица Японии Эдо.
Адама Лаксмана удивила подобная помпезность, еще более был удивлен Кодаю. Десять лет он не был на родине, и теперь ему не по душе пришлись эти пустые формальности. Несмотря на помпезность шествия, Кодаю, повидавшему Петербург, все здесь казалось жалким и провинциальным — дорога, пейзажи. И эдосские чиновники, и чиновники из Мацумаэ, и их эскорт — все, как на подбор, были низкорослые, с маленькими беспокойными лицами.
Короткий путь от Хакодатэ до Мацумаэ проделали не спеша, за четыре дня, с тремя остановками на ночь. Все, что можно было сделать просто, искусственно усложнялось ненужным церемониалом. И Кодаю думал: воистину, это моя родина, но какая же она странная! По-видимому, Исокити одолевали те же мысли. С тех пор как Исокити высадился на берег в Хакодатэ, он совершенно пал духом. Исокити, который не терял бодрости в течение десяти лет скитаний, стал молчаливым и грустным.
Наконец процессия вступила в Мацумаэ. На улицах города было пустынно, лишь на перекрестках виднелись фигуры вооруженных копьями самураев. Русских поместили в большом старинном доме с прекрасным садом, окруженным высокой оградой.
Кодаю и Исокити отделили от русских и поселили в тесной каморке, правда в том же здании. Общаться с русскими им не запретили, и Кодаю был в курсе того, что происходило в апартаментах Адама Лаксмана.
Вечером к Лаксману пришли двое чиновников, с тем, чтобы договориться о церемонии встречи с представителями японской стороны. Адам Лаксман заявил, что не согласен снимать обувь и кланяться до земли, как это принято в Японии. Переговоры зашли в тупик. В конце концов чиновники покинули Лаксмана, чтобы посоветоваться с начальством. Спустя два часа они появились снова и сообщили решение высокого начальства: каждой стороне не возбраняется приветствовать другую сторону в соответствии с обычаями, принятыми у них на родине.
Обо всем этом Кодаю узнал от Трапезникова и был несказанно удивлен, что всего лишь для установления порядка взаимных приветствий потребовалось специальное совещание и решение высоких инстанций. «Что же последует дальше?» — подумал он.
В ту ночь Кодаю и Исокити никак не могли уснуть. Чиновники, на которых было возложено то ли обслуживание гостей, то ли их охрана, без конца сновали взад и вперед по коридору, создавая в доме обстановку беспокойства и тревоги.
— Просто обидно — после десяти лет странствий мы снова наконец на родной земле и даже не имеем возможности поговорить с соотечественниками, — прошептал Исокити, мучаясь от бессонницы.
— Это так, как ни печально, — ответил Кодаю.
С некоторых пор, даже оставаясь с глазу на глаз, они говорили шепотом.
— Да и примут ли нас обратно?
По-видимому, этот вопрос очень беспокоил Исокити.
— А как же иначе? Ведь мы японцы и вернулись к себе на родину. Просто здесь на все требуется время.
— Не примут — и не надо. Я уеду обратно в Россию, — пробормотал Исокити.
— Не болтай глупостей, — укорял его Кодаю, — отныне даже под страхом смерти ты не должен так говорить. Иначе тебе крышка.
Однако где-то в глубине души Кодаю чувствовал беспокойство. Да и будущее в этой стране ему представлялось крайне смутно. Удастся ли сохранить жизнь? О работе он и не мечтал. Теперь он понимал, что поступил крайне неосмотрительно, не подумав вплоть до высадки на берег в Нэмуро о том, каков истинный характер японской политики закрытых дверей и к чему она может привести. Как только он оказался в Хакодатэ, перед ним как бы возникла непробиваемая железная стена. Миссии Адама Лаксмана был оказан исключительно вежливый прием. Казалось, большей степени вежливости невозможно и представить. Но в позиции японской стороны чувствовалась неискренность. За предупредительностью, строгим соблюдением этикета скрывались непроницаемость и непреклонная воля. Всем своим существом Кодаю ощущал, что Лаксман и его миссия для японцев — нежеланные гости, нечто доставляющее обременительные хлопоты, к чему надо относиться с той осторожностью, с какой обычно дотрагиваются до нарыва. Причем это хлопотное нечто появилось здесь под предлогом возвращения на родину двух потерпевших кораблекрушение. Кодаю догадывался, сколь нежеланны для феодального правительства и они с Исокити и сколь дурную службу сослужили своим возвращением.