Сны(Романы, повесть, рассказы)
Шрифт:
В романе «На берегах Ярыни» зеркало — дверь в инфернальное. Вот описание причастия сатане: «Аниска <…> обошла трон властелина и снова нагнулась, чтобы поцеловать последнего сквозь вырез сидения. <…> Сунувшая было под него голову Аниска внезапно отпрянула в ужасе, но справилась с собою и неимоверным напряжением воли заставила себя поцеловать… свое собственное бледное лицо, безучастным безжизненным взором встретившее поцелуй в холодные, неподвижные губы…» А в предсмертный момент Аниска получает поцелуй тех же губ, и миг спустя ее отлетающий призрак видит распростертое на кровати бездыханное тело. Неудивительно поэтому, что рассказчик «Снов» опасается за здоровье Гоша, решившегося пуститься «в опыты раздвоения личности». Традиционно мир Зазеркалья — мир наоборот, где звучит музыка, записанная нотами наоборот, где двигаются спиной вперед и так далее. Это мир сатаны, возжелавшего создать
В повести «Сны» показан мир «по ту» и «по эту» сторону зеркала, и оттого все в нем двоится. «Посюсторонними» оказываются: экзамен на юридическом факультете у Д. Д. Гримма (факт из жизни Кондратьева); имена А. К. Толстого и П. Луиса (о первом из них Кондратьев написал историко-литературное исследование, стихи второго перевел и опубликовал); канцелярия, в которой Кондратьев действительно служил в Петербурге. Но все эти реалии проходят сквозь призму мистически настроенного сознания Кондратьева. Он акцентирует внимание читателя на отражении бывшего — во сне: Кондратьев вспоминает собственно не сам экзамен, а сон о нем; не тот факт, что он изучал творчество Толстого, а только фрагмент одного его стихотворения, связанный со сновидением; и канцелярия приснилась ему прежде, чем он поступил туда на службу.
Обложка ко Второму изданию рассказов А. А. Кондратьева «Улыбка Ашеры» работы М. К. Лесова (1916).
Из-за постоянного двоения действительности становится невозможным отличить: где сон, а где явь? Которая из двух ипостасей раздвоившейся авторской личности — призрак? Та, которая сообщается с демонической природой мира, где время течет иначе, чем в современности, — или та, что имеет реальную биографию и живет в историческом времени?
В Петербурге Кондратьев стремился целиком уйти в древний мир. На Волыни его реальная, биографическая погруженность в контекст того мира, который он описывает, оставалась фактом его внутренней духовной биографии: в тексте она не была предъявлена. В «Снах» измерения реального и художественного вступают во взаимодействие. Взаимовывернутые по отношению друг к другу, взаимоотражаемые миры по воле автора закручиваются в единую спираль, защитные покровы сминаются, и художественный (сонный) вымысел пронизывает и размывает очертания подлинных событий биографии Кондратьева. В сюжете повести это приводит к тому, что сон и явь наконец пересекаются, соединяются — в то мгновение, когда автор обнаруживает в семидесяти верстах от своего волынского имения, в беседке заброшенного графского поместья следы от надписи Гоша, который переносился туда с помощью оккультных сил. Рядом со стертой надписью Гоша стояла другая — оставленная той, встречи с которой всеми средствами искал Гош, той, образ которой прошел через все творчество Кондратьева: божественной вечно девственной Артемидой.
Но надпись, свидетельствовавшая, что столь вожделенная встреча — пересечение сна и яви, мифа и реальности — все-таки состоялась, гласила: «Nolo». То есть: «Не хочу».
И революция, разгром усадьбы, все черты реальной биографии автора, воплотившиеся было в художественной ткани повести, окончательно растворяются, превращаясь в неотличимые от нави сновидения. И «Сны» эти пишутся до самой смерти. Анненский предчувствовал такое засыпание, ведущее к смешению миров, умиранию, еще когда писал о «Сатирессе»: «есть в стиле автора что-то баюкающее». От этого «баюкающего» в начале до «Снов» в конце жизни — Весь путь А. А. Кондратьева, итог творчества которого можно подвести словами Ремизова: «В снах не только сегодняшнее — обрывки дневных впечатлений, недосказанное и недодуманное; в снах и вчерашнее — засевшие неизгладимо события жизни и самое важное: кровь, уводящая в пражизнь; но в снах и завтрашнее — что в непрерывном безначальном потоке жизни отмечается как будущее и что открыто через чутье зверям, а человеку предчувствием; в снах дается и познание, и сознание, и провидение; жизнь, изображаемая со снами, развертывается в века и до веку» [14] .
14
Ремизов А. Огонь Вещей. Сны и предсонья. М., 1989, С. 144.
Oлeг Седов
САТИРЕССА
Мифологический
Вам, когда-то земные, а теперь эфирные божества, посвящаю повесть мою о юном Антеме и белорунной дочери Пана. Да и кому, как не вам, ее посвятить?
В полном тайн сумраке ночи звучали во мне ваши тихие речи… Ты, легконогая рыжеволосая Астеропа, первой явилась ко мне и больше всех рассказала. Мерцало в ночной темноте твое бледное лицо с большими глазами. При свете луны серебрилась на фоне окна твоя стройная воздушная тень…
Не беспокойся, о Астеропа, я никому не выдам рассказанных мне по доверию тайн. Никто не узнает, чьи близнецы с бугорками на лбу были найдены людьми на берегу Кинеиса и кто был их счастливым отцом…
И твою также просьбу исполню, мой маленький друг, когда-то резвушка сатиресса. Ото всех останется скрытым имя той, что поведала мне неизвестные людям предания леса. Сердцу друга всегда был приятен легкий стук твоих миниатюрных копыт по паркетному полу. Скрестив мохнатые ножки, садилась ты ко мне на колени, храбрая, не боясь даже света лампады… Передай привет мой твоему другу, молодому сатиру Гианесу. Он так любил моего героя… И мне прискорбно, что я не мог сохранить в тайне несчастной страсти его к белокурой сатирессе Аглавре…
Привет мой вам, не знавшие винных возлияний нимфы гор, лесов, полей и источников. Когда-то все вы любили внимать свирели Антема.
Примите привет мой также и вы, дочери светлоструйного Кинеиса. Все прошло, все улеглось, и кровавая тень юного отрока более вас не тревожит… Не приносят ныне вам в жертву обвитых зеленой хвоей и темным плющом коз и ягнят, не проливают белой струей молока и не лоснятся от масла ваши кумиры в священных гротах и рощах. Иссяк, обмелел быстроводный Кинеис, и даже имя его теперь позабыто. Нет и следа той деревни, где появился на свет, вырос, учился играть на свирели у бродячего певца Филодема юный Антем. Нет больше леса, где он повстречался впервые и часто после бродил с Гианесом… Там нет больше и вас, веселые нимфы… Вы покинули землю, светлые, вечно прекрасные тени!
Большего, по его мнению, маленькая нимфа не заслуживала. Ведь она была гораздо моложе, видела свет тоже значительно меньше, а потому не имела и права на особенный почет со стороны самолюбивого пса.
Светлая кудрявая головка спряталась, а затем вновь показалась из чащи зеленых стеблей. Ясные синевато-зеленые глаза пристально, с любопытством глядели на Антема, в это время занятого только что пойманным большим водяным жуком. Жук этот так забавно шевелил усами и скрипел…
Маленькая нимфочка смело вышла из воды и приблизилась к мальчику. Тот слегка смутился, увидев пришелицу, сильно отличавшуюся от него своим белым тоненьким телом и золотисто-светлыми кудрями.