Сны Тома Сойера

Саканский Сергей Юрьевич

Мир как будто бы сошел с ума: всюду начали строиться механические мастерские, производящие автомобили, с каждым годом они становились все легче и быстрее, в довершение всего, тяжеловозы фирмы «Стальной конь» заболели ящуром и умерли… И тут нагрянули рэкетиры из Чикаго, требующие возвращения кредита.

То, что осталось от фирмы, удалось сбыть по дешевке, Чук купил себе заброшенную хижину на окраине города и вместе с потрясенной Ребеккой перебрался туда, а Гек, не обремененный семьей, подался искать счастья на Аляску. Чук был полностью деморализован: ему постоянно снился сундучок индейца Джо, и он никак не мог взять в толк, просыпаясь, куда делись его деньги. Он стал сильно налегать на

виски, и в течение пяти лет превратился в хронического пьяницу. Глядя на себя со стороны, в минуты просветления, он не мог понять, как это могло с ним случиться — ведь он так смеялся в свое время над папашей Финном, и клялся себе, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет таким же как он… Казалось бы, подобная судьба ожидала не его, а как раз Гека, по неумолимому закону преемственности, но всё случилось наоборот, будто бы они поменялись местами, будто бы Гек пришел к нему ночью, во сне, распорол его, как Страшилу, и выпотрошил, и сам потом влез в его шкуру, и зашил изнутри…

Однажды Том (после отъезда Гека его уже никто не называл Чуком) хлебнул не только лишку, но и хлебнул какого-то фальшивого, у цыган по дешевке взятого виски. Его еле откачали тогда, и, хотя сама жизнь была спасена, ноги так и остались неподвижны, навсегда подружившись теперь с креслом-качалкой, с креслом-каталкой…

— Ты кого ищешь, коза? — спросило кресло-каталка, подкатив к креслу-качалке.

— Тебя, — застенчиво отвечало кресло-качалка.

Это уже был, соответственно, сон…

Новые известия

Следующая телеграмма пришла через три дня. Рассыльный вручил ее Ребекке с обычным почтением: все мальчишки знали об удивительных приключениях дяди Тома в детстве, гордились, что такой человек живет городе, и водили сюда малышей, чтобы показать его хижину.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, МИЗУРА, ТОМАСУ СОЙЕРУ. ПРИОБРЕЛ ЗНАЧИТЕЛЬНУЮ ВЕЩЬ. ЗАДЕРЖИВАЮСЬ ПЕРЕПРАВКОЙ ЧЕРЕЗ АТЛАНТИКУ. ОБНИМАЮ ОБОИХ. ГЕКЛЬБЕРРИ ФИНН. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

Эту телеграмму Том прочитал сам, укрепив на носу черепаховые очки с толстыми стеклами. Зрение его село не просто от старости — в этом повинна была все та же злополучная бутылка виски.

— Хотел бы я знать, что это за крупную вещь мог взять Гек в России? Там разве, вообще, водятся крупные вещи, которые стоило бы перевозить через океан?

— Может быть, это лошадь? — предположила Ребекка.

— Лошадь он бы не назвал вещью. И с чего бы ему покупать именно русскую лошадь?

— Уж не знаю. Может, тяжеловоз какой-нибудь…

На слове тяжеловоз Том вздрогнул всем телом, изогнувшись на кресле-качалке, словно на электрическом стуле. Однако, Ребекка, похоже, говорила без всякой иронии: так, сорвалось…

— Нет, — вздохнул Том. — Это не лошадь, как пить дать. Может, какая-нибудь большая и ценная статуя? Я слышал, у них там всюду в полях большие каменные статуи стоят, бабы называются.

— Том, ты в своем уме? Зачем ему эта баба?

— А ты хорошо слышишь, старушка Бекки? Я же сказал: большая и ценная. Как вложение капитала, естественно. Впрочем, что зря гадать? Я бы сейчас поспал немножко…

— Спишь все и спишь только. Спишь и ссышься. И больше никакого толку…

Сон Тома Сойера

Ему приснилось, что судно, на котором возвращался Гек, столкнулось с айсбергом. Сам он там тоже присутствовал, но находился вне событий, так как его задача была честно и качественно снять об этом грандиозном событии документальную фильму. Подобная увлекательная

фильма, пущенная в оборот по всему миру, должна была принести Тому очень большие деньги. В руках у него была портативная кинематографическая камера, и он энергично крутил ее ручку, за несколько часов до катастрофы снимая общие и крупные планы пассажиров. Непосредственно перед столкновением ему пришлось забраться на мачту, чтобы запечатлеть момент, когда впередсмотрящие заметят, наконец, приближающийся айсберг, а затем что есть мочи бежать в рулевую рубку, чтобы снять первые впечатления штурмана и капитана. Рискуя здоровьем, а порой даже жизнью, Том пробирался в самые опасные уголки огромного лайнера, снимал, как вода затопляет машинное отделение, как мечутся по каютам люди, пытаясь спасти свой жалкий скарб…

Гек тем временем тоже не тратил силы зря: он пробрался на камбуз, разделся донага и густо намазался гусиным жиром. Затем, снова одевшись, натерся гусиным жиром поверх одежды. Найдя в шкапчике подходящий поварской костюм, он натянул его вторым слоем и снова намазался гусиным жиром, и так несколько раз, постоянно увеличивая размер поварского костюма, пока, наконец, не затрещал по швам костюм самого толстого повара.

Когда на палубе началась паника, Том был в первых рядах: брал крупные планы. Вот состоятельная дама — не спеша, с достоинством заходит в шлюпку (маленькая ножка робко пробует дубовый борт), вот женщину с грудным младенцем тычком швыряет на палубу пьяный матрос (ребенок стукается головой о доски и внезапно перестает кричать), а вот и пикантная ситуация: средних лет господин, спрятавшись в гальюне, переодевается в дамское платье (деталь: кружевной окровавленный платочек…)

Том и Гек были самыми заметными из числа тонущих пассажиров. Том, быстро, словно транзистер, перебегая с места на место, бойко, энергично стрекочет своей камерой. Гек, важный, неимоверно толстый, словно водолаз, ходит, переваливаясь, по палубе, в ожидании скорого погружения. Сходство с водолазом подчеркивается еще и тем, что Гек напялил себе на голову несколько, также слоями промазанных жиром поварских колпаков, один другого больше, прорезав в них кухонным ножом дыры для лица. Том же, повиснув, как лемур, на фальш-стакселе, снимет потрясенные лица поваров — тех несчастных, чьи это были костюмы, тех глупых, кому суждено погибнуть в ледяной воде, поскольку в их темные головы не пришла эта спасительная мысль…

Вот изящный, женственный нос судна медленно погружается в воду, умный Гек, махнув на прощанье рукой, прыгает за борт и, подскакивая на волнах, как большой белый поплавок, медленно движется на запад, где в полумиле от тонущего судна сгрудились шлюпки тех, кто уже успел спастись. Том, перегнувшись через борт, снимает на пленку плывущего друга…

Вот судно встает почти вертикально, и незадачливые пассажиры карабкаются по палубе вверх, облепив корму, как муравьи ветку, и Том карабкается с ними, заглядывая объективом в их тревожные лица. Объектив, надо заметить, был сделан на заводах Цейса и, с достаточно грамотным применением насадок, мог взять крупно любую деталь, например, человеческий глаз с горящей в уголке слезой…

Но чу! Корпус судна трещит, ломается надвое, Нос быстро уходит под воду, корма с размаху падает, подымая сонмы брызг, затем встает на попа и стремительно погружается, а Том все стрекочет и крутит, надеясь поймать последние моменты — какой-то человек навеселе протягивает ему фляжку виски: Хлебни! — Том отмахивается: Некогда! — к тому же он знает: это оно, то самое цыганское виски, от которого у него отнимутся ноги, и Том продолжает крутить, даже когда оказывается в воде и судно скрывается в пучине, и он успевает снять несколько сенсационных метров даже сквозь темную воду…