Со многими неизвестными. Угол белой стены
Шрифт:
Машина неслась, разбрызгивая грязь, деловито урча и замирая на перекрестках под красным глазом светофора. Лобанов еле удержался, чтобы не попросить водителя включить сирену.
Унылые больничные корпуса, мимо которых потом он шел, совсем не казались ему сейчас унылыми, наоборот, теплом и добротой веяло от них.
Лобанов почти бежал не подсохшим асфальтовым дорожкам, жмурясь от искристой белизны нетронутого снега вокруг.
Вот и седьмой корпус, и знакомая дощатая дверь со звонком.
Лобанов получил халат и, накинув его на плечи, поднялся на второй этаж. Кокетливая дежурная
Скрывая разочарование, Лобанов направился к указанной двери.
А спустя несколько минут Семенов уже сидел перед ним в своем сером больничном халате с зелеными отворотами, в шлепанцах, над которыми болтались грязные тесемки от кальсон, худой, со складками дряблой кожи па лице, как бывает у когда-то полных людей, внезапно вдруг похудевших. Кожа в уголках рта и около глаз чуть заметно подергивалась, словно Семенову требовались усилия, чтобы это напускное равнодушие не стерлось с лица. Бледной рукой он поминутно приглаживал свалявшиеся, перепутанные волосы и проводил по щекам, заросшим рыжей щетиной.
— Вы поняли, что вчера произошло, Петр Данилович? — строго спросил Лобанов.
— Ах, боже мой, конечно, понял. — Семенов нервно передернул плечами. — Чего ж тут не понять?
— Что же вы поняли?
— Вы задержали этого типа с чемоданом, только и всего.
— А что было потом?
— Откуда я знаю, что было потом? — раздраженно ответил Семенов.
— Потом этот чемодан у него выбили из рук, как вы помните, и мы ловили уже второго типа.
— Возможно, возможно. Тут столько набежало народу, что я уже ничего не видел.
— Допустим. Но кто был этот второй, Петр Данилович?
— Откуда я знаю? Что он мне, докладывал, кто он такой?
Семенов возмущенно посмотрел на Лобанова, на впалых щеках его проступила краска, сильнее задергалась кожица около глаз.
«Однако что-то слишком уж нервничаешь», — подумал Лобанов.
— Докладывать и не требовалось, — все так же спокойно возразил он. — Вы его и так узнали. И он вас узнал.
— Он?… Узнал?… — растерянно переспросил Семенов.
— Конечно. Еще раньше, чем вы его.
Семенов задумчиво посмотрел на свои ноги в шлепанцах, пожевал губами и наконец решительно объявил:
— А я его не узнал, представьте себе.
— Трудно, — покачал Толовой Лобанов. — Даже не возможно. Я это понимаю так, что вы просто не хотите говорить. И это нехорошо, Петр Данилович, предупреждаю вас.
— Что вы от меня хотите?! Я больной человек!.. Я инвалид! — внезапно закричал Семенов, стуча худым кулаком по колену. — Вы меня доконать хотите?! В могилу свести?! Не знаю я его! Не знаю! Не знаю!
— Тихо! — повысил голос Лобанов. — Никто не собирается сводить вас в могилу. И не кричите. Вы в больнице находитесь, а не у себя дома.
— Вот именно! Я больной. Я тяжелобольной. И… и не могу… Не желаю… А вы мне допросы устраиваете, — все так же возбужденно произнес Семенов, захлебываясь в собственных словах.
—
— Не знаю, кто там чего глазами указывал, — упрямо и раздраженно ответил Семенов.
— Ладно. Кончим тогда этот разговор, — сухо сказал Лобанов. — Я только повторю то, что сказал вам вчера. Этот самый Борисов, как он себя вам назвал, опасный преступник. И мы его найдем. Во что бы то ни стало найдем. С вашей помощью или нет, все равно. Только вам, Семенов, это не все равно. Если вы хотите надеяться хоть на какое-то снисхождение… Потому что вас будут судить, Семенов. Вы тоже преступник, хотя и помельче. Отраву, которую вы пытались продать через Сеньку, купили двое мальчишек. Мы их спасли. Вы тут кричали, что хотите жить, хотите выздороветь. А я вам ответил, что мы хотим, чтобы никогда и никому не попадала в руки та отрава, чтобы жили и были здоровыми те мальчишки, которых вы чуть не отравили. Вот за что будут судить и вас, и того Борисова, и Ивана…
Тут вдруг Лобанов заметил, что Семёнов неожиданно вздрогнул, снов задергалась кожица около глаз, а худые пальцы торопливо и ненужно натянули халат на впалую грудь. «Ну, голубчик, — подумал Саша с ожесточением, — можешь больше ничего не говорить. Кажется, я уже догадался». И он тем же тоном закончил:
— Да, судить. И вы, кстати, тоже вчера кричали: «Судить! Всех судить!» Помните? Вы, наверно, не хотите, чтобы вас судили одного?
— Правильно, правильно, — забормотал Семенов, не поднимая головы. — Всех судить… Я меньше их виноват… Я почти ничего такого и не сделал… И вообще я их не знаю… И не желаю знать…
Лобанов, помедлив, спросил:
— Петр Данилович, почему вы боитесь назвать Ивана?
Семенов бросил на него затравленный взгляд:
— Я… я не боюсь… Я просто… не знаю, что отвечать… У меня голова кругом идет. Никогда еще не попадал в такое положение…
— Верю. И я вам скажу, что отвечать. Это вам сейчас посоветовал бы и любой добросовестный адвокат: отвечайте правду, только правду. Это для вас сейчас самое выгодное.
— Правда?… — нервно переспросил Семенов. — Ну пожалуйста! Пожалуйста! Я видел Ивана! Там, на вокзале, в толпе. Он мне указал того парня. Глазами указал, правильно! И все. Исчез. Больше я его не видел, клянусь вам!
Семенов тыльной стороной ладони вытер испарину со лба и откинулся на спинку стула.
— Когда Иван был у вас последний раз, он не говорил, есть у него в городе еще знакомые?
— Нет, не говорил.
— Где они тогда собирались ночевать?
— В гостинице, насколько я помню.
«Да, так оно и было», — подумал Лобанов.
— А в первый свой приезд где он ночевал?
— У меня. Он тогда ничего не привез.
— Договаривался?