Со мной летела бомба

Майоров Сергей

На одном из перекрестков в «девятку» Верховцева врезается джип «Лэнд Крузер». Откуда эта тварь взялась, никто до сих пор объяснить не может. Чтобы такого водителя, как Верховцев, вовлечь в дорожно-транспортное происшествие, нужно не умение людское, а чары небесные.

Между тем джип вылетел из подворотни настолько стремительно, что Игорь даже не успел среагировать. Очевидно, к моменту удара иномарка только начала набирать обороты, так как скорость была около пятидесяти километров. Все произошло как в мистическом сне, верить в который просто не хотелось. Я в ступоре смотрел сначала на капот «девятки», подлетевший

вверх, как кусок картона, потом вниз, куда осыпались каленые кристаллы боковых стекол…

Ваня резко нажал на тормоза, и «Лексус» остановился в двадцати метрах от «Крузера».

«Жигули» развернуло посреди дороги, и машина, вылетев на встречную полосу, беспомощно врезалась в столб. Все это случилось в какие-то тысячные доли секунды, за которые не успеваешь подумать о главном.

Едва мы с Иваном успели толкнуть дверцы, чтобы выскочить, как распахнулись двери и у джипа. Через секунду я понял, что ситуация еще даже более страшная, чем была на самом деле. Из иномарки вышли трое мужиков неопределенного возраста. Понять, во что они одеты и сколько им лет, мешал еще не распустившийся рассвет. У одного из них в руках был автомат, который не спутаешь с другим даже в темноте, — Калашникова, у второго — помповое ружье. Что было в руках третьего, мне не было видно из-за машины.

— Сидеть и не высовываться! — одним словом проорал я Ваньке в ухо и выскочил из машины.

У Димы был пистолет, и стрелял он так, что позавидовал бы сам Клинт Иствуд. Сидя он бы мог сейчас с левой руки тремя выстрелами разбить головы всей троице, уложившись в две секунды. Но сейчас Верховцев лежал на водителе отдела и от удара не мог прийти в себя. Теперь жизнь его, как и жизнь Вьюна, зависит только от того, что буду делать я.

Опережая указательный палец обкуренного автоматчика, я вскинул перед собой обе руки…

Я нажимал на спуск до тех пор, пока не почувствовал толчок, подсказывающий, что затворная рама не ушла до отказа назад и пора менять магазин. Менять магазин… А был ли у меня второй магазин? Я его никогда не беру. Оставляю в комнате для хранения оружия. А нужен ли он? Господи, как болит голова…

С разряженным пистолетом я подошел к лежащим пассажирам «Крузера». Смерть одного, очевидно, наступила мгновенно. Он лежал, подвернув под себя ногу и уставившись в сторону мутными азиатскими глазами. Двое агонизировали. Движения того, что был с автоматом, уже затихали. Из простреленной насквозь раны на шее вытекло столько крови, что эта лужа подползла под меня, кольцом охватив подошвы моих «докерсов». На третьего же было страшно смотреть. Он еще жил, и я наклонился к нему. Та же рана на шее, через десять секунд наступят те же последствия. Он скреб ботинками по асфальту, словно старался содрать с него ледяную корку.

Встав на колени, я охватил ладонями лицо. Мир раскалывался на куски. Куски с грохотом разрывались и разлетались на более мелкие.

Передо мной, стоящим на коленях, лежали три трупа. Тела трех только что убитых мною людей. Во имя чего они отпустили от себя жизнь? И прав ли был я, решая, имеют они право жить или нет?

Эти вопросы разбивали мою голову, стараясь вырваться наружу. Вырваться, чтобы заорать во все свое вопросное горло: «Все прочь! Рядом с Загорским только смерть и горе!»

Я почувствовал,

как меня поднимают и ставят на ноги.

— Все в порядке, Серега…

На виске Верховцева тонкой декоративной струйкой застыла кровь. Передо мной стояли трое живых друзей и лежали трое мертвых врагов.

Наверное, я уже соображал, потому что вынул из-за пазухи пакет и протянул его Ване.

— Бери и немедленно уезжай к Насте. Жди нас там. Ты, — обратился я к водителю, — уезжай домой. Зря я тебя вообще брал.

А брал я его для того, чтобы он мог заменить кого-то из нас за рулем, случись непредвиденное. У него и машина стояла в гараже. Парня я знал давно, пять лет, и видел в нем человека честного и скрытого от окружающих. Идеальные качества для опера. Но сейчас ему со мной было не по пути.

Глядя вслед убегающему напарнику, я проговорил:

— Значит, так. В машине нас было двое. Мое состояние очень хорошо потянет на аварийное. Ты, Верховцев, вырубился и ничего не помнишь. Когда очнулся, то увидел меня с пистолетом в руке и три трупа. Все. Меньше свидетелей — меньше допросов. Меньше допросов — больше шансов доказать, что это была самооборона. Если спросят, куда ехали… Улица Академика Павлова, дом восемь, квартира один. Все.

— А если проверят?

— Пусть проверяют. Это наркоманский притон. Там столько отребья собирается каждую ночь, что не ошибешься.

Первая машина ГУВД, с цветомузыкой под сирену, подъехала через две минуты…

— Что, Загорский, опять разбой раскрывал в чужом районе?

Очки Торопова висели на кончике носа. Верный признак того, что мужик мучается от непоняток и не находит ответов на элементарные вопросы. Но Торопов был транзитной инстанцией. Меня ждали еще прокурор, «чистильщики» из ГУВД и нарколог.

— А вот скажи, Загорский, почему в тебя не стреляли, а ты стрелял? Может, ты их убил, а оружие у них из багажника вынул и около трупов раскидал? У тебя никаких личных отношений с убитыми не было?

«Разговор» производился по всем правилам искусства Управления собственной безопасности. Мой качающийся стул стоял посреди комнаты. Вокруг меня ходили, как вокруг елки, мешая сосредоточиться, шкурники. И задавали, задавали, задавали свои идиотские вопросы… Иногда, словно случайно, кто-то задевал ногой по стулу. Стул сдвигался, что должно было мне напоминать о том, что разговоры «по-хорошему» скоро закончатся. В СБ тоже существуют месячные и квартальные планы. Если нормального опера трясут за количество раскрытых преступлений и число задержанных преступников, то опера из СБ трясут за то же, но внутри УВД. И для них не так уж важно, насколько ты прав или насколько ты виноват. Им ведь тоже хочется звание получить, премию да должность. Как у нас. Тогда почему меня тошнит от одного их вида?

Процедуру я знаю. Меня «колоть» — лоб разбивать. Какой они уже раз со мной разговаривают? Кажется, в третий. Пора бы уже поумнеть да после второго раза чаю предложить. Знают, что «умоются», но все равно стараются!

Я промолчал три часа, разглядывая прямо перед собой до боли знакомый цветок гортензии. С момента моего первого появления здесь ее так никто и не полил. А прошло уже полтора года. Ребята заняты более интеллектуальным трудом. Они разоблачают полицейских-оборотней. Оборотень — это я.