Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
— Спасибочки, я уже сытая.
И только после шестого приглашения дорогая мамочка, перекрестясь, бралась за ложку.
К своеобразному пониманию законов гостеприимства и правил потчевания родные Капитолины Прохоровны скоро привыкают и говорят ей «Кушайте, дорогая мамочка» столько раз, сколько она требует. Но была у дорогой мамочки еще одна удивительная, богом данная ей особенность — вносить раздор всюду, где она жила, — привыкнуть к этой особенности было уже труднее. За время пребывания в нашем городе Капитолина Прохоровна разбила
Рассорившись с детьми, дорогая мамочка начинает жить автономно. Сыновья и дочери платят ей ежемесячно министерскую пенсию в 120 рублей. Двадцать Капитолина Прохоровна отдает вдове за комнату, а остальные тратит на еду и кино, которое очень любит. Вместо того чтобы сказать детям «спасибо» за пенсию и заботу, дорогая мамочка начинает поливать их грязью. Сегодня она плачет, делится мнимым горем с домохозяйкой в рыбном магазине, завтра жалуется нянькам, которые сидят на бульваре с младенцами, послезавтра делает своим поверенным кондукторшу автобуса. Заплатит монетку за билет и тут же с ходу скажет:
— А у моей дочери три любовника…
И кондукторша сразу перестает называть пассажирам остановки, у которых те должны сходить. Некогда. Кондукторша держит за руку Капитолину Прохоровну, подгоняет ее:
— Говорите, что дальше, про дочь и трех любовников.
Про каждую из дочерей и про каждого из сыновей дорогая мамочка сочинила по легенде. Один морил ее голодом, другой бил, привязывал к ножке стола, третий заставлял спать на полу в передней. Про дочь, кандидата технических наук, говорилось:
— Не дочь — зверь. Сама ест рублевые конфеты, а больной матери пятак на лекарство жалеет.
Про вторую дочь, кандидата физических наук, рассказывалась другая легенда. Будто эта дочь имеет трех любовников и каждого принимает в свой день недели.
— Его, полюбовника, она, дочь, сажает в мягкое кресло, поит чаем с вишневым вареньем, а меня, мать, выставляет за дверь, на улицу, мокнуть под дождем.
Дорогая мамочка рассказывает, давится слезами, а няньки, домохозяйки, кондукторши, приняв близко к сердцу услышанное, кидаются на защиту бедной, старой матери. Одни пишут жалобу в партийный комитет завода на сына-токаря; другие — директору ветлечебницы на сына-ветврача, третьи — председателю месткома почтового ящика 07/14 на дочь — кандидата физических наук.
Секретарь партбюро завода вызывает Капитолину Прохоровну:
— Это верно, что пишут люди про вашего сына-токаря?
Капитолина Прохоровна плачет, говорит «верно».
Усилиями одиннадцати комиссий и целой дивизии соседей неправда разоблачена, и я отправляюсь на квартиру к вдове, чтобы поговорить с Капитолиной Прохоровной.
Звоню. Дверь открывает соседка.
— Можно видеть Капитолину Прохоровну?
— Она ушла в кино.
— Будьте любезны, передайте,
— Не передам.
— Почему?
— Мы с ней не разговариваем,
— Попросите соседку, чтобы она передала,
— Не попрошу.
— А это почему?
— Мы все тут не разговариваем друг с другом.
— И давно?
— С того времени, как эта ведьма к нам переехала.
— Покажите, где ее комната, я подожду.
— Постучите в ту дверь.
Стучу. Дверь открывает вдова,
— Входите.
— Я из редак…
— Знаю, — не дает мне договорить вдова. — Слышала ваш разговор с соседкой.
— Вашу квартирантку трудно застать дома?
— И сын был, и сын не застал.
— Какой сын?
— Ветеринарный врач. Принес мамочке полкило болгарского винограда.
— После всего, что случилось, я бы на месте сына к такой мамочке и не ходила б.
— А дочки и не ходят. Они посылают матери по почте свою долю пенсиона, и только. А сыновья и пенсии платят, и сами приходят. Гостинцы носят.
— Значит, простили?
— Мать, как не простить.
Хлопает парадная дверь.
— Она, — шепчет вдова и выходит из комнаты.
Капитолина Прохоровна входит, замирает в дверях.
— Вы? Пришли навестить старую, несчастную мать? Пятеро детей, и все бросили, забыли меня.
— Почему забыли? Сын Клим был, принес виноград.
— Значит, гнилой, прелый. Самому есть гнилое противно, так он мне принес. «Кушай, дорогая мамочка».
Я нарочно вытаскиваю виноградную гроздь из пакета. Виноградины крупные, с золотым отливом. Одна к одной. Протягиваю гроздь Капитолине Прохоровне:
— Где гнилое, покажите?
— Не гнилой, так кислый. Себе с женой они делают каклеты. Жарят курей. А мне дают жидкую кашку, сваренную на воде. «Кушай, дорогая мамочка».
Как и в прошлый раз, Капитолина Прохоровна после этой фразы достает платок, плачет. Мне становится не по себе. Встаю. Капитолина Прохоровна спрашивает:
— Куда?
А я, неизвестно почему, начинаю экспромтом сочинять свою легенду:
— К прокурору. Сажать ваших детей в тюрьму.
— За что?
— За то, что они тиранствовали над родной матерью. Морили ее голодом, били, привязывали к ножке стола…
Капитолина Прохоровна кидается ко мне, просит:
— Не сажайте их в тюрьму.
Она не только просит — плачет, и уже не фальшивыми слезами, а настоящими. Тянет к себе мои руки, целует. Кричит:
— Не сажайте, не сажайте. Дети у меня хорошие, добрые.
А я, поймав дорогую мамочку на слабом месте, продолжаю дописывать легенду:
— Добрые, а мать голодом морили?
— Не морили.
— Били! К ножке стола привязывали!
— Не били, не привязывали.
— А вы сами что говорили?
Капитолина Прохоровна перестает плакать, спрашивает:
— Если я скажу все честно, вы не пойдете к прокурору, не посадите моих детей в тюрьму?