Со всей любовью
Шрифт:
В среду состоялась премьера: Пирс, окостенелый как восковая фигура, весь Мадрид, разодетый в пух и прах и, насколько я заметила, разделившийся на тех, кто воображал, будто смотрит Шекспира, и тех, кто настолько не знал английский, что вообще не понимал, что он смотрит. Пирс хранил выражение главы миссии, которое отрабатывал много лет, такое мне знакомое. Оно обычно означает, что он отдал бы все на свете, лишь бы бродить среди холмов в шортах до колен и искать редкие орхидеи, хотя сомневаюсь, что в настоящее время он мечтает срывать именно орхидеи. Я оделась так, чтобы оправдать репутацию, которой наградил меня Том в своей статье: изумрудно-зеленая
«Полагаю, они все видели эту статью про тебя», – сказал он ворчливо.
«Может, они просто видели МЕНЯ», – отпарировала я.
«Да, они, бесспорно, могут видеть тебя почти во всех подробностях, – добавил он, только что заметив разрез. – Хотя обычно их видно больше спереди.
«Это я приберегу до субботы, – сказала я, подразумевая прием в посольстве, на котором я твердо намереваюсь соблазнить самого сногсшибательного актера в Англии, желательно на глазах моего не вполне сногсшибательного мужа. – Во всяком случае люди смогут отвлечься от твоей речи, не то чтобы это было так уж трудно».
«Чем ты надушилась?» – спросил он, игнорируя шпильку.
Я улыбнулась: «Отравой – «Пуазон», Кристиан Диор. Почти заглушает твой лосьон после бритья».
Я начала узнавать одно из тех ядовитых семейных препирательств, в каких мы с тобой поклялись никогда не участвовать. Меня даже подмывало заявить разным шишкам, с которыми меня знакомили: «Совершенно верно, я – жена поверенного в делах: его любовница не смогла прийти, не кончила на «Иллюстрейтед Лондон ньюс», хотя мне говорили, что обычно это для нее не проблема».
В этот вечер я еще никогда не была так близка к тому, чтобы возненавидеть Пирса. Впервые я почувствовала, насколько между нами разрушилось то, что я всегда считала само собой разумеющимся. Наша жизнь утрачивала сочность, в ней появился привкус горечи, и я представила себе, как через два-три года эта горечь запечатлеется на моем лице. Я превращусь в одну из тех сернокислых баб, которые умеют только винить всех и вся, и забыли, что такое от души трахнуться или от души посмеяться. Женщины с крепко сжатыми губами, с крепко сжатыми ногами и, разумеется, никогда не прикасающимися к крепким напиткам.
Этого не должно быть, подумала я. И не будет. Лучше брошу Пирса, только не это. Может быть, через две недели, когда кончатся мои Сто Дней. Оставлю его с малолетней любовницей. А что? Пеленки менять он скоро научится.
Поднялся занавес, началось второе действие. Ну, ты помнишь, тут мы начинаем улавливать, как смертоносно мадам де Мертей манипулирует всеми, кто ее окружает, включая виконта де Вальмона. Черт, подумала я, вот это настоящая власть – суметь обвести вокруг пальца мужчину, столь великолепно опасного, как Вальмон. А рядом со мной сидел Пирс, надутый важностью, младенец по сравнению, жалкий новичок. Будь я мадам де Мертей, он бы плясал под мою дудку, какой бы мотив я ни наигрывала, и уж ей-то, безусловно, не нужны были бы никакие тренажеры, знамения звезд или лестные газетные статьи, чтобы поставить на своем. Она просто взяла бы и поставила. Баммм!
И тут меня
Так вот же оно! Я засмеялась так громко, что Пирс покосился на меня. Субботний прием в посольстве – идеальные декорации. Мадам де Мертей будет творить добрые дела, а Вальмон будет исполнять ее приказания. Той, кто подлежит соблазнению, буду не я – во всяком случае пока. А другая, немного помоложе, но впечатлительнее, ну, как Сесиль. Если надо, чтобы был сорван цветок, так пусть это будет полураспустившаяся роза, и лучше всего – чья-то чужая полураспустившаяся роза. Идеально.
Я продолжала смеяться и улыбаться до конца спектакля, а в конце – энергично аплодировала. «Ты правда считаешь, что спектакль так уж хорош?» – спросил Пирс, когда мы выбрались из театра. «Безусловно, – сказала я. – Он так освежил меня. Я смотрю на мир новыми глазами». Пирс посмотрел на меня как-то странно.
А в фойе, слава Богу, оказался Том. «Позвони мне завтра утром. Обязательно!» – шепнула я.
Мы с Пирсом вернулись в наши раздельные спальни. Я вспомнила, что уже почти июль, и на календаре будет новая сдобная булочка. Меня разобрало любопытство, и я поглядела. Ну да, словно на заказ для этой роли. Тоненькая. Белокурая. С высокой грудью. Нахальные сосочки выпятились, (Эстелла бы одобрила), голова откинута, подставлена солнцу, волосы раскинулись по песку, ноги раздвинуты. Камера просто ее трахала. Ну, подумала я, мне удастся уговорить Вальмона проделать то же самое, но гораздо лучше, и он сможет захватить собственный телеобъектив. Ах, булочка, булочка, если мне улыбнется удача, пятница завершится ночью всей твоей жизни!
Том позвонил с утра, и мы договорились встретиться в кафе на Гран-виа. Я сунула в карман два приглашения на прием в посольстве. Том уже ждал меня с выражением на лице «что она там еще затеяла?» И заказал себе к кофе коньяку. Улица была раскалена, и кучки туристов пытались охлаждать себя с помощью небольших вееров фламенко, которые купили в сувенирном киоске отеля. Том ждал, прихлебывая коньяк.
«Ты не окажешь мне услугу – сегодня?» – сказала я. Том одарил меня одной из своих кривых улыбочек. «Я шестнадцать лет ждал в чаянии оказать тебе услугу, и теперь, когда я недостижим, ты вдруг просишь о ней. А какую?»
Я достала приглашение. Одно приглашало «мистера Тома Бренда», второе осталось незаполненным. Я ведь даже не знала фамилию шлюшки. «Ангель Имярек» (старинная шотландская фамилия?) вряд ли позволила бы ей переступить порог посольства. Я начала старательно объяснять. Я хочу, чтобы он пошел в библиотеку Британского совета, потратил столько времени, сколько ему потребуется, листая английские газеты, задавая те идиотские вопросы, которые задают заезжие журналисты, а затем сцапал ее. «Не буквально, Том, – ты слишком дряхл и отпугнешь кисоньку. Нет, скажи ей, что твой друг – актер – дал тебе это приглашение (она наверняка про него слышала), так, может быть, она захочет побывать на приеме?»