Собачье счастье
Шрифт:
– Желаю вам приятных сновидений, мисс Поведение.
– Спасибо.
Дэвид постучался ко мне без пяти пять. Он стоял на пороге в белом купальном халате, с чашкой чая в руке.
– Если ты действительно хочешь поехать со мной, то я выхожу через десять минут.
– Хорошо.
Я почистила зубы, оделась и надела на Германа поводок. Потом мы загрузили в машину оборудование Дэвида и поспешили в Петуорт. Вскоре показалась стена, окружавшая территорию усадьбы.
– Мы договорились, что в пять пятнадцать мне откроют боковой вход, – пояснил Дэвид.
– А что ты будешь фотографировать?
– Я
– И как ты получил этот заказ? Я и не думала, что ты снимаешь пейзажи.
– Обычно – нет, хотя раньше мне нравилось этим заниматься. Вообще-то они обратились к Арни, и поскольку он в отъезде, то очень любезно переадресовал их ко мне. Это же работа, – пояснил Дэвид. – Работа интересная, да еще и хорошо оплачиваемая, поэтому я с радостью согласился.
Мы припарковались у восточных ворот. Первые лучи солнца раскололи обсидиан небес, и мы отправились блуждать по парку, наблюдая, как рассеиваются остатки ночного мрака. Впереди раскинулось озеро, окруженное плакучими ивами. Над ним зависла редеющая пелена тумана. Дэвид побродил вокруг озера, ища ракурс и держа руки так, чтобы получилось подобие видоискателя. Затем он наконец установил штатив неподалеку от острова.
– Вот отсюда будем снимать, – сказал он, устанавливая фотоаппарат – большой и квадратный.
– Разве ты не используешь свою «Лейку»?
– Нет, для этой работы подходит «Хассльблад» – он дает большую величину кадра, а значит, большее количество деталей и более высокое качество тона. Не могла бы ты передать мне «Поляроид»? Он там, в среднем отделении сумки.
– Тебе нужно вот это? – спросила я, достав аппарат.
– Да, спасибо. – Я передала ему «Поляроид», радуясь, что могу участвовать в работе Дэвида и быть ему полезна. – Отлично. – Он установил его позади другого фотоаппарата. – На твоих часах есть секундная стрелка?
– Да.
– Тогда засеки, пожалуйста, время. – Я услышала быстрый щелчок затвора. Затем он извлек снимок из «Поляроида» и протянул его мне. – Подержи это, пожалуйста, под мышкой.
– Зачем?
– А чтобы согреть его – тогда снимок быстрее проявится. Так, а теперь соскреби вот это… ровно через две минуты. – Я посмотрела на часы. – Это щелочь, – предупредил он, – так что будь осторожна, а то обожжешь руки.
Я сделала все, как он просил, а потом протянула ему снимок.
– М-м, – удовлетворенно промычал он, оценивая снимок. – Да… Сойдет. – Сперва он посмотрел на небо, а потом – на экспозиметр. – Начнем съемку минут через десять – когда начнется волшебный час.
– Волшебный час?
– Ну да – час, который начинается или сразу после рассвета, или перед самым закатом, когда солнечный свет самый лучший. Не нужно, чтобы солнце было высоко, – наоборот, надо, чтобы оно еще только поднималось или уже опускалось, поскольку это дает глубину и текстуру, а цвета становятся теплыми и мягкими.
Пока Дэвид смотрел то на небо, то на экспозиметр, а еще менял линзы, я наблюдала, с какой любовью он относится к своей работе, как он сосредоточен на ней – словно бы ничего другого в мире не существует.
– Ты любишь фотографию, да? – тихо спросила я.
– Да, – ответил он, не глядя на меня. –
– Я тоже рада.
Это была чистая правда. Мне очень нравилось смотреть, как он работает. Мне нравилась его увлеченность – я буквально заражалась ею. Все это было… да, романтично. Даже сексуально. И теперь, когда небеса окончательно прояснились – на смену лунному камню пришла светящаяся бирюза, – я заметила, как Дэвид замер в ожидании того самого, единственного момента. Пока мы ждали «идеального» света, я чувствовала себя человеком бронзового века, ждущим, когда солнце покажется в арке Стоунхенджа. [48] Мы опустились на упругий дерн, прислушиваясь к крикам гусей на озере и трелям лысух. Вдруг на холме показалось стадо оленей.
48
Доисторическое ритуальное сооружение, расположенное на Солсберийской равнине, – несколько каменных глыб, образующих арки.
– Вот оно, – прошептал Дэвид.
Теперь свет стал бледно-золотым, а воздух необычайно прозрачным, почти сверкающим.
– Если мне удастся снять и их, это будет то, что нужно. – Дэвид поднял правую руку. – Пожалуйста, не шевелись, – прошептал он. – Они приближаются.
Действительно, вскоре олени оказались в пятидесяти ярдах от нас и склонились к воде. Внезапно у меня под ногой хрустнула ветка, и тогда самый крупный самец поднял голову и секунд пять смотрел в нашу сторону. Я услышала тихий щелчок затвора, за ним последовали еще два. Олень медленно отвернулся.
Дэвид сложил кольцо из большого и указательного пальцев.
– То, что надо, – прошептал он. – Чертовски здорово.
– Спасибо, что не залаял, – сказала я Герману. Следующие полчаса Дэвид фотографировал все с той же выигрышной позиции, иногда двигая фотоаппарат назад или вперед. Потом мы подошли ближе к дому. Израсходовав очередную пленку, он передавал ее мне, чтобы я ее запечатала, наклеила на нее этикетку, а потом убрала в специальный карман его сумки. Без пятнадцати восемь Дэвид решил, что пора заканчивать.
– Ну, вот и… все, – объявил он. – Какое фантастическое утро! – Он засунул в сумку последнюю пленку. – Уверен, здесь есть по меньшей мере четыре или пять отличных снимков. Сейчас мы вернемся в отель и позавтракаем, а потом я займусь Арунделом.
Я-то думала, что из-за такого раннего старта Дэвид, как и я, быстро устанет. Напротив, его переполняла энергия, и, когда мы ехали обратно, он без остановки говорил о работе. Он явно был в ударе.
– Ни с чем не сравнить то опьянение, которое испытываешь, понимая, что есть все условия для создания замечательной фотографии, – говорил он, подъезжая к Амберли. – Эдвард Уэстон, американский фотограф, считает, что искусство фотографии существует «на пике эмоций». Мы ищем ту долю секунды, когда и свет, и картинка в видоискателе, и твой собственный творческий инстинкт соединяются, чтобы остановить одно мгновение, одно неповторимое мгновение, и сохранить его для вечности. И суть фотографии именно в этом – в волнении, которое я ощутил сегодня, когда олень посмотрел прямо в мой объектив.