Собачье сердце
Шрифт:
Пес удивился, совсем открыл оба глаза и в двух шагах увидел мужскую ногу на белом табурете. Штанина и кальсоны на ней были поддернуты, и голая желтая голень вымазана засохшей кровью и йодом.
«Угодники! — подумал пес.— Это, стало быть, я его кусанул. Моя работа. Ну, будут драть!»
— «Р-раздаются серенады, раздается стук мечей!» Ты зачем, бродяга, доктора укусил? А? Зачем стекло разбил? А?
— У-у-у,— жалобно заскулил пес.
— Ну, ладно, опомнился и лежи, болван.
— Как это вам удалось, Филипп Филиппович, подманить такого нервного пса? — спросил приятный мужской голос и триковая кальсона откатилась книзу. Запахло табаком,
— Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему. Зина! Я купил этому прохвосту краковской колбасы на один рубль сорок копеек. Потрудись накормить его, когда его перестанет тошнить.
Захрустели выметаемые стекла, и женский голос кокетливо заметил:
— Краковской! Господи, да ему обрезков нужно было купить на двугривенный в мясной. Краковскую колбасу я сама лучше съем.
— Только попробуй. Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а, как ребенок, тащишь в рот всякую гадость. Не сметь! Предупреждаю: ни я, ни доктор Борменталь не будем с тобой возиться, когда у тебя живот схватит… «Всех, кто скажет, что другая здесь сравняется с тобой…»
Мягкие дробные звоночки сыпались в это время по всей квартире, а в отдалении из передней то и дело слышались голоса. Звенел телефон. Зина исчезла.
Филипп Филиппович бросил окурок папиросы в ведро, застегнул халат, перед зеркальцем на стене расправил пушистые усы и окликнул пса:
— Фить, фить. Ну, ничего, ничего. Идем принимать.
Пес поднялся на нетвердые ноги, покачался и подрожал, но быстро оправился и пошел следом за развевающейся полой Филиппа Филипповича. Опять пес пересек узкий коридор, но теперь увидел, что он ярко освещен сверху розеткой. Когда же открылась лакированная дверь, он вошел с Филиппом Филипповичем в кабинет, и тот ослепил пса своим убранством. Прежде всего он весь полыхал светом: горело под лепным потолком, горело на столе, горело на стене, в стеклах шкафов. Свет заливал целую бездну предметов, из которых самым занятным оказалась громадная сова, сидящая на стене на суку.
— Ложись,— приказал Филипп Филиппович.
Противоположная резная дверь открылась, вошел тот, тяпнутый, оказавшийся теперь в ярком свете очень красивым, молодым, с острой бородкой, подал лист и молвил:
— Прежний…
Тотчас бесшумно исчез, а Филипп Филиппович, распростерши полы халата, сел за громадный письменный стол и сразу сделался необыкновенно важным и представительным.
«Нет, это не лечебница, куда-то в другое место я попал,— в смятении подумал пес и привалился на ковровый узор у тяжелого кожаного дивана,— а сову эту мы разъясним…»
Дверь мягко открылась, и вошел некто, настолько поразивший пса, что он тявкнул, но очень робко…
— Молчать! Ба-ба, да вас узнать нельзя, голубчик.
Вошедший очень почтительно и смущенно поклонился Филиппу Филипповичу.
— Хи-хи! Вы маг и чародей, профессор,— сконфуженно вымолвил он.
— Снимайте штаны, голубчик,— скомандовал Филипп Филиппович и поднялся.
«Господи Исусе,— подумал пес,— вот так фрукт!»
На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы, а на затылке они отливали в ржавый табачный цвет, морщины
От интереса у пса даже прошла тошнота.
Тяу, тяу!..— он легонько потявкал.
— Молчать! Как сон, голубчик?
— Хе-хе. Мы одни, профессор? Это неописуемо,— конфузливо заговорил посетитель.— Пароль д’оннёр [1] — двадцать пять лет ничего подобного,— субъект взялся за пуговицу брюк,— верите ли, профессор, каждую ночь обнаженные девушки стаями. Я положительно очарован. Вы — кудесник.
— Хм,— озабоченно хмыкнул Филипп Филиппович, всматриваясь в зрачки гостя.
1
Честное слово (Parole d’honneur.— франц.).
Тот совладал, наконец, с пуговицами и снял полосатые брюки. Под ними оказались не виданные никогда кальсоны. Они были кремового цвета, с вышитыми на них шелковыми черными кошками и пахли духами.
Пес не выдержал кошек и гавкнул так, что субъект подпрыгнул.
— Ай!
— Я тебя выдеру! Не бойтесь, он не кусается.
«Я не кусаюсь?» — удивился пес.
Из кармана брюк вошедший выронил на ковер маленький конвертик, на котором была изображена красавица с распущенными волосами. Субъект подпрыгнул, наклонился, подобрал его и густо покраснел.
— Вы, однако, смотрите,— предостерегающе и хмуро сказал Филипп Филиппович, грозя пальцем,— все-таки, смотрите, не злоупотребляйте!
— Я не зло…— смущенно забормотал субъект, продолжая раздеваться,— я, дорогой профессор, только в виде опыта.
— Ну, и что же? Какие результаты? — строго спросил Филипп Филиппович.
Субъект в экстазе махнул рукой.
— Двадцать пять лет, клянусь Богом, профессор, ничего подобного. Последний раз в тысяча восемьсот девяносто девятом году в Париже на Рю де ла Пэ [2] .
2
Улица Мира (Rue de la Paix.— франц.) — одна из самых шикарных улиц Парижа.— Libens.
— А почему вы позеленели?
Лицо пришельца затуманилось.
— Проклятая Жиркость! [3] Вы не можете себе представить, профессор, что эти бездельники подсунули мне вместо краски. Вы только поглядите,— бормотал субъект, ища глазами зеркало.— Им морду нужно бить! — свирепея, добавил он.— Что же мне теперь делать, профессор? — спросил он плаксиво.
— Хм, обрейтесь наголо.
— Профессор,— жалобно восклицал посетитель,— да ведь они опять седые вырастут. Кроме того, мне на службу носа нельзя будет показать, я и так уже третий день не езжу. Эх, профессор, если бы вы открыли способ, чтобы и волосы омолаживать!
3
«Жиркость» — трест по изготовлению косметических средств.