Собачьи дни

Чик Мейвис

«Ну, это ненадолго», — пришло мне в голову.

— Ладно, — улыбнулась я. — Ты ее покупаешь?

— Нет, — ответил он.

— Ну тогда зачем спрашивать. — Я начала красить ногти на левой ноге.

Гордон грозно засопел. Пословица не лжет: рыжий-красный — человек опасный. Несмотря на абсолютный контроль во время пения, тяжелое дыхание рассерженного Гордона разносится по всему дому.

— Разве тебе не интересно, почему я не куплю эту квартиру?

Я собрала все самообладание. К счастью, когда Гордон начинает беситься, это совсем легко: я контрасуггестивна, не поддаюсь внушению, напротив, успокаиваюсь. Наверное, это действительно выводит из себя.

— Нет, — откликнулась

я. — В этом нет смысла, раз ты не собираешься там жить. В любом случае мне нет до этого дела…

— Боже, какая ты эгоистка! — возопил муж.

— Хорошо, — ровным голосом сказала я. — Почему ты не купишь квартиру?

Гордон взглянул на меня: хитрость была подсвечена триумфом:

— Потому что она слишком хороша!

Конечно, должен же быть какой-нибудь глупый повод.

— О, — понимающе отозвалась я, накладывая последние штрихи на ногти десяти «маленьких поросят». — Вот, значит, как.

Я радовалась, что Рейчел спит. Противно думать, какую басню Гордон скормит дочери на этот раз. Я знала основной аргумент: людям искусства необходима Angst^[2]. Перевожу для непосвященных: певцу позарез нужно кого-то винить в том, что он не всегда добивается совершенства, к которому стремится. Гордон просто не вынесет, если, увидев его новую квартиру, гости скажут: «Да, вот это повезло так повезло!» — или еще хуже: начнут завидовать. О нет, его новое пристанище, где бы оно ни отыскалось, должно иметь недостатки. Но будем смотреть на вещи шире: из бестолкового мазохизма рождается великий голос. Если бы в придачу к тембру и диапазону Гордон был высоким атлетическим брюнетом, стать бы ему одним из лучших певцов в мире, однако муж напоминает скорее жилистого Роб Роя, нежели необъятного Паваротти, — отсюда потребность в Angst. Даже если бы его шевелюра почернела и цвет лица стал оливковым, Гордон никогда не спел бы Фигаро или дона Джованни: его удел — вторые роли, которые он исполняет великолепно. Родись он валлийцем, а не шотландцем, жизнь могла бы пойти по-иному, но обстоятельства сложились так, а не иначе, и Гордон появился на свет, как говорится, в килте.

Об этом и шла речь в процитированном маленьком диалоге: Гордон отверг прекрасную квартиру по причине ее безупречности. Не поднимая головы, я занималась педикюром, а желудок сжимался, скручивался, свивался в жгут. Догадайся муж об истинной глубине моего отчаяния, продолжал бы поиски в том же темпе несколько лет. Основным козырем в этой игре было умение держать лицо, и единственным проявлением бешенства и разочарования стало то, что вечером я нечаянно посыпала печеное яблоко солью вместо сахара. Утешение слабое, но неплохое: приятно было увидеть выражение лица Гордона, попробовавшего десерт.

— Боже мой! — сказал он, выплюнув (довольно аккуратно, учитывая обстоятельства) коричневую кашицу в тарелку. — Теперь она решила меня отравить!

На секунду — лишь на миг! — искушение и в самом деле стало сильным.

Рейчел тоже не находила себе места от нетерпения. Не понимая истинного смысла разъезда, она по-детски радовалась перспективе переезда на новое место, мечтая о большом саде, просторной комнате для себя (несмотря на внушительные размеры нашего дома, детская очень мала — две лучшие комнаты на втором этаже Гордон занял для своих музыкальных занятий) и прелестной кухне, где мы с ней сможем вместе готовить. С той же аморальностью, которую она проявила при выборе собаки, без малейших угрызений совести Рейчел активно подключилась к поискам и начала помогать выбирать квартиру. Пересилив себя, я вынуждена была постоянно повторять дочери: мы должны подождать, пока папочка найдет жилье, которое его

устроит. Гордон был уязвлен до глубины души, когда Рейчел взяла за обычай приносить нам в спальню утреннюю почту — целые груды коричневых конвертов с предложениями риэлтеров, распечатывать письма и читать вслух, комментируя за или против сообразно своему вкусу. Гордон, убежденный, что это мой хитрый секретный план — подговорить Рейчел бесцеремонно педалировать процесс, всячески цеплялся за образ «бедного, несчастного отца». Однако для дерзкой девчонки папашины стенания оказались пустым звуком.

— Да, да, — кивала она, просматривая страницы многочисленных писем, — но мы найдем что-нибудь хорошее, чтобы я могла приходить и гостить у тебя в… — и она читала вслух: — «большой гостиной с застекленными французскими дверями, выходящими в зеленое патио». О, папочка, разве это не прелестно?

И Гордон, разрываясь между желанием оставаться хорошим отцом (которым он, в сущности, был) и намерением хорошенько нас помучить, фыркая, с неохотой проявлял интерес к тому, что зачитывала дочь.

Гордон действительно не хотел разъезда. Как большинство мужчин, его не удовлетворяло существование в абсурдной лжи внешне благополучной семьи. Это можно понять. В тот момент и я не смогла бы объяснить, почему не в состоянии продолжать жить по-прежнему. У меня не было другого мужчины, о чьих объятиях я мечтала и к кому готова была бежать, радостно сбросив цепи брачной дисгармонии. Я оставляла выпестованную обеспеченную стабильность (слегка подпорченную упорным стремлением Гордона тратить как можно меньше) ради тощих пастбищ новой жизни, терра инкогнита самообеспечения, неизвестности, полной ответственности за себя и ребенка. Не важно, насколько сильно Гордон любит Рейчел: как многие разведенные мужчины, он быстро привыкнет к легкой, ничем не обремененной жизни, и дочь станет ему обузой.

Из-за известной слабости Гордона придумывать финансовые трудности я не хотела раскачивать лодку сильнее, чем необходимо, и согласилась на алименты только для Рейчел, хотя адвокат, приятный мужчина со здраво сбалансированными понятиями о законности и справедливости, всячески настаивал, что я имею право и должна требовать содержания и для себя. Мы сидели в его скромном белоснежном офисе, носившем ненавязчивый отпечаток индивидуальности — фотография красивой девушки в момент вручения диплома, молодая семья с близнецами, карикатура, изображающая изнуренного тяжким трудом судью, акварельный пейзаж с озером, — чтобы клиентам было куда уставиться, пока они вываливают адвокату интимные подробности краха семейной жизни, — и мистер Поунелл довольно долго добивался конкретного ответа, почему я хочу развода.

— Муж бьет вас?

— Изредка… Практически нет. Сильно — ни разу.

— Неразборчив в связях?

— Ничего подобного, насколько мне известно.

— Дает вам мало денег?

— Терпимо.

— Гордон правильно ведет себя с дочерью?

— Абсолютно правильно. Доброжелательно и разумно.

— Хороший отец?

— Да, хороший отец.

Я видела, что адвокат озадачен. Какие же у меня основания? Почему я хочу забрать дочь из счастливого, надежного родительского дома? Почему я сама бегу из крепкой счастливой семьи?

— Потому что я не могу жить с ним под одной крышей.

Чуть приподняв ладони от стола, адвокат испустил краткий покорный вздох, красноречиво свидетельствовавший, что ответственность ложится на мои плечи.

— Понимаете, — начала я, — если так будет продолжаться, я сойду с ума, вот и все, что я могу сказать. Страдает качество моей жизни. Кроме того… Хотя какие уж тут «кроме»… — Я взглянула на фотографию счастливой девушки, только что получившей диплом, и мои глаза наполнились слезами.