Собачий бог
Шрифт:
Да, это хорошее представление. Жаль только, что – единственное. Больше стреляющих вертолетов над тайгой не будет.
Пока.
Стёпка торопился. До избушки оставалось совсем недалеко, и он прибавил ходу. Трое суток пути остались позади. Дома он растопит печурку, поставит на огонь котёл, и наварит столько рыбы, чтобы хватило до самого вечера. Он разденется догола, и будет есть, есть и есть, лишь изредка откидываясь на лежанку, чтобы передохнуть и отрыгнуть воздух.
На душе
Какое доброе оно, солнце. Но думать о солнце и его доброте было некогда. Степка спешил.
Он вспомнил Катьку, испытав легкое беспокойство. «Как бы не подохла, однако», – подумал он.
И снова прибавил шагу, хотя прибавлять было уже некуда. Скоро кончится лес, откроется заболоченная равнина, за ней – еще лес, уже родной, исхоженный вдоль и поперек, в котором каждое дерево было ему знакомо, и в каждом жила родная, зовущая его, Степку, душа.
Он добежал до равнины. И по инерции сделал еще несколько скользящих шагов. И встал прямо, даже слегка откинувшись назад. Кажется, упал бы, – да лыжи мешали.
Прямо у него на пути, на белом-белом снегу лежал – еще белее, – громадный зверь.
Он смотрел мимо Стёпки, куда-то в лес, а может быть, на облака над лесом. Стёпка тоже невольно оглянулся. Не заметил ничего странного, и снова повернулся к зверю.
Но зверя уже не было.
Стёпка набрал в рукавицы жесткого снега, потер глаза-щёлки. Сморгнул, стряхнул лишний снег.
Никого не было вокруг. На много дней пути – ни единого человека, да и зверь попрятался, притаился, или ушел к верховьям, в сторону Страны Великого Энка.
Стёпка снова пошел вперёд, но замедлил шаг, зорко всматриваясь в каждую впадину, ямку в снегу.
Волчица не оставила следов.
И что бы это значило? – ломал голову Стёпка до самой окраины своего, обжитого леса. Душа чья-то приходила, однако. Для чего-то вышла на свет, легла поперёк пути. Хотела что-то передать Стёпке, однако.
Стёпка вспомнил Тарзана, его внезапное появление в этих Богом забытых местах. И ему стало нехорошо. «Плохо псу, однако. Или подох, или помощи просит. Чем помогу?»
Радость его сразу улетучилась, и Стёпка продолжил путь в угрюмом раздумье.
Черемошники
Уже второе побоище в цыганском доме привело к тому, что цыган попросили пожить у родни, а в доме расположилась засада спецназа.
Остатки изрешеченных шкур, пожравших трупы, увезли криминалисты, и, по слухам, отправили в Москву.
А может и не отправили: Москва до сих пор пребывала в полной уверенности, что в Томске произошла локальная вспышка бешенства, и предпринятые меры – карантин, массовые обязательные
Так что, невесело думал Бракин, скорее всего все вещдоки сейчас где-нибудь под надёжной охраной, и родственники ничего не знают о погибших, тщетно обивая пороги прокуратуры и прочих органов, и посылая слезные послания президенту Борису Николаевичу.
Борис Николаевич, должно быть, плакал, читая их, но мужественно утирал слезу. Он знал: великие реформы всегда требуют великих жертв.
В доме Коростылева тоже прятались вооруженные люди. И Бракин, встречая на улице незнакомого человека, невольно думал, что это не просто прохожий.
Рупь-Пятнадцать пропал. Дня три его не было видно, а потом, в лютый мороз, ночью, – появился. Пробрался во двор Ежихи, поднялся по лестнице и поскрёбся в дверь, как собака.
Бракин уже собирался спать, ворошил уголья в печи, – ждал, когда прогорят, чтобы закрыть заслонку.
Рыжая залаяла, а Бракин громко сказал:
– Входите!
Дверь, тяжко присев, приоткрылась, из темноты выглянуло знакомое закопченное лицо в драной шапке.
– Ух ты! Рыжик, да к нам гости! – сказал Бракин. – Входи, а то холод идет!
Рупь-Пятнадцать прошел в комнату, аккуратно прикрыв дверь, сел боком на краешек табуретки.
– Ты где пропадал? – спросил Бракин.
– Дык… – невесело проговорил Рупь-Пятнадцать. – Облаву, вроде, не только на собак и волков объявили, – на людей тоже. Когда труп этого, начальника, утащили, устроили мне допрос. И – в бомжатник сунули. Насилу ушел: а то мыться заставили хлоркой, всё вшей искали. А у меня вшей отродясь не бывало. Дохнут они на мне.
Он вздохнул.
– И где же ты сейчас? – спросил Бракин.
Рупь-Пятнадцать сделал хитрое лицо.
– У цыган.
– Ну да? Там же в каждом сарае спецназовцы сидят!
– А ходы на что? – Рупь-Пятнадцать даже приосанился, сказал хвастливо. – Я эти подземелья хорошо изучил. Там и продукты есть, и вода. Только холодно очень, а костёр разводить боязно: дым пойдет из щелей, догадаются.
– Молодец! – одобрил Бракин. – Ну, сиди, грейся.
Подумал, сообразил:
– Тебе, наверно, для сугреву водка нужна?
Рупь-Пятнадцать покачал головой.
– Там, в подземелье, спирта – залейся.
– Чего ж ты им не греешься?
– Спиртом долго греться нельзя. Уснёшь – и не проснешься, – наставительно сказал Рупь-Пятнадцать.
Бракин развел руками.
– Ну, тогда не знаю, как тебе помочь. Тебя же увидят на улице – и если сразу не пристрелят, как оборотня, так точно в кутузку заметут.
Рупь-Пятнадцать помолчал, напряжённо морща лоб. Наконец признался:
– Скучно мне там.
Бракин внимательно посмотрел на него, что-то решая про себя. Потом неожиданно спросил: