Собачья голова

Рамсланд Мортен

— Да пусть идет, — промолвил Аскиль в ответ на слова Ранди: «Нильс не может отправиться домой один, в его-то состоянии!»

— Если ты вернешься домой, а его еще не будет, мы отправим на его поиски Нильса Джуниора, — сказал Аскиль. — Ему, когда надо кого-нибудь найти, нет равных.

— Может быть, я и стар, — заявил Нильс, — но я не идиот. Что я, не найду дорогу домой?

В такие минуты казалось, что у папы Нильса поразительно ясное сознание. Родственники заставили его повторить, как следует идти домой, и он несколько обиженно описал им весь путь до малейших подробностей. Этот поток красноречия убедил маму Ранди, и, поколебавшись, она отпустила мужа, напомнив, что одна ступенька на лестнице

сломана.

— До свидания, — сказал папа Нильс еще раз и поклонился жене, — приятно было познакомиться.

* * *

В тот вечер путь Ушастого домой пролегал через неблагополучный квартал. Он несся по улицам, вооружившись самодельной дубиной — ничуть не сомневаясь в своей неуязвимости. В голове его проносились кадры из фильмов, которые он смотрел в кино вместе с Турбьорном и другими соседскими мальчишками: одинокий ковбой приезжает во враждебный город, Джон Уэйн скачет по прерии, индейцы преследуют его на украденных лошадях, шестизарядный револьвер ослепительно блестит у него в руках — все равно что самодельная дубина… Да, так вот и скакал Джон Уэйн на своей воображаемой лошади, как вдруг резко остановился, увидев семерых индейцев, которые стояли и ничего не делали!

— Черт побери! — выругался Ушастый, повернулся и побежал в обратно, но местные мальчишки уже заметили его: «Эй, Ушастый, надо поговорить!»

Ушастый улепетывал во все лопатки, шестизарядный револьвер («Если бы это был настоящий шестизарядный револьвер», — пронеслось у него в голове) стал влажным от пота, и он повернул в переулок, но его ожидала та же неприятная картина: индейцы посреди улицы, которые ничего не делали. Он еще раз свернул, но в другом конце улицы показались первые семеро индейцев, и все кинокадры исчезли из памяти. Он больше уже не был Джоном Уэйном, а был Нильсом с большими ушами, а индейцы не индейцами, а мальчишками из неблагополучного района, имеющими пристрастие к собачьим какашкам. Иными словами, и впереди, и позади него были враги, и он побежал к заброшенному зданию магазина, взобрался на крышу, но спуститься с другой стороны не смог. «Черт возьми!» — выругался он снова, прикусив губу, когда обе ватаги собрались внизу.

Оказавшись перед и над толпой из двадцати неблагополучных мальчишек, он решил сначала проявить дипломатические способности.

— Я теперь тоже из вашего района, я живу тут неподалеку, — прокричал он вниз.

— Ничего ты тут не живешь! Ты живешь в новом районе, там все такие приличные. Думаешь, мы не знаем, как ты разъезжаешь на машине своего дяди! Весь такой крутой!

— Нет, — завопил Ушастый, — это дурацкая машина! Мне она совсем не нравится… Честное слово! Да и дядя у меня дурак!

— Но он все равно твой дядя, такой крутой! — ответили ему снизу. — Послушай, спускайся, мы просто поговорим!

— Нет, — прокричал Ушастый и, отказавшись от дипломатии, стал швырять камни в толпу.

— Ой! — раздалось внизу. — Ну что ж, ты сам напросился!

Мальчишки уцепились руками за желоб и стали карабкаться наверх, и Ушастый танцевал на множестве пальцев, издавая громкие боевые возгласы. Вначале получалось не так уж плохо, но потом кому-то удалось ухватить его за ноги и стащить вниз.

— Прекратите, — вопил Ушастый, когда, протащив по всему кварталу, его втолкнули в заброшенный сарай. — Прекратите! — вопил он, когда его привязывали веревкой к тому же столбу, к которому в свое время привязали Турбьорна. — Вы не посмеете, — продолжал он, когда самого младшего мальчика отправили за собачьими какашками.

— Заткнись, — ответил Рыжая Свинья с ухмылкой, — а не то мы тебе яйца отрежем.

* * *

Папа

Нильс, сознание которого незадолго до этого было поразительно ясным, растерялся, отойдя от дома на несколько шагов: где он? — и что еще хуже: куда он идет? Он чувствовал, словно какая-то невидимая рука схватила его, связала в узел и швырнула куда-то в прошлое. Ему то казалось, что он направляется домой по утренним улицам Бергена, а Ранди, Ингрид и малыш Аскиль, которые должны были встречать его на пристани, наверное, просто опоздали. В следующее мгновение он был убежден в том, что его послал за сигаретами отец, а он потерял деньги, но жалкие хибары неблагополучного района говорили, что он находится вовсе не в Бергене своего детства, а в Амстердаме. Младший юнга, Малыш, отправился в квартал проституток, и его обязательно надо найти. Иначе капитан рассердится. Привычное раздражение соединялось с беспокойством за пропавшего юнгу и растерянностью оттого, что вечером может быть так светло.

— Малыш? — услышал один из мальчишек его бормотание. — Где ты, Малыш?

В поисках Малыша Нильс бродил по неблагополучному району, все больше и больше раздражаясь и нервничая. Он не мог разобраться в путанице улиц, и неясное предчувствие того, в каком состоянии он найдет Малыша, заставляло его ускорить шаг. Сердце его сильно билось, пот застилал глаза, окутывая все вокруг туманом — таким, что ветхий сарай на встретившемся ему по пути пустыре показался похожим на хибару, в которую папа Нильс вошел семьдесят лет назад: красная краска облупилась, перед дверью стоял часовой, наверное матрос, подумал папа Нильс и поспешил к хибаре. Конечно же, он очень удивился, потому что внутри он не нашел ни помощника капитана, ни смеющейся женщины, ни голой задницы юнги — зрелища, наполнившего его когда-то ужасом. Малыш был привязан к столбу, а перед его лицом болтался не член помощника капитана, а нечто, определенно напоминающее собачье дерьмо на палочке.

— Это я! — закричал Малыш, увидев растерянного папу Нильса. — Это я, Нильс, твой внук!

Хотя на сей раз Малыша никто не раздевал, папа Нильс узнал то же самое выражение облегчения и крайней неловкости, которые тогда появились на лице пропавшего юнги, да и мальчишки выглядели растерянными. Рыжая Свинья пытался отбросить палочку, но собачье дерьмо оторвалось и плюхнулось на башмак папы Нильса, Черный Пер уже побежал к выходу, остальные подумали, не напасть ли на старика и не привязать ли его к другому столбу, но, решили, что это, пожалуй, уже слишком.

— Это я! — продолжал кричать Малыш, и внезапно папа Нильс что-то понял, поскольку ответил ему:

— Да вижу я прекрасно, что это ты, но какого черта ты привязан к столбу?

После чего все мальчишки исчезли из сарая, кто-то, сбивая друг друга с ног, а кто-то, бросив прежде взгляд на упавшее на ботинок старика дерьмо, и уже потом припустив изо всех сил, в то время как папа Нильс молча отвязывал Ушастого. По пути домой в новый район на старика нахлынули новые воспоминания, и теперь он обращался к Ушастому так, как частенько обращался к собственному сыну: «Никогда не ходи с незнакомыми мужчинами к ним домой, не покупайся на их россказни». Ушастый кивал и украдкой поглядывал на собачье дерьмо, прилипшее к ботинку старика.

— Я сам дойду, тут недалеко, — сказал Ушастый, когда они вышли из вражеского района. — Ты никому не скажешь об этом, ладно? — произнес он, просительно глядя на дедушку.

И снова папе Нильсу вспомнился голос пропавшего юнги. «Нет, — ответил он, — конечно же никому не скажу». Сильный порыв ветра поднял его седые волосы, словно нимб над головой, и почти блаженное выражение появилось на лице, когда ни с того ни с сего он поклонился так низко и вежливо, как ему позволила его больная спина.