Собака Раппопорта
Шрифт:
6
Хомский объявился посреди ночи, помятый и злой, от него несло могильным холодом.
— Меня словно черти драли… там, — пояснил он неопределенно. — Живите, доктор, покуда живется. Живите… Там — льды, и они обжигают…
Иван Павлович лежал после капельницы вконец одурелый и ослабленный. Голова работала отвратительно, однако он помнил последние слова, услышанные прежде, чем он удалился в небытие.
— Вы говорили, — слабо пробормотал он, — о статье и семейном положении…
Хомский одобрительно улыбнулся:
— Молодчина, доктор! Пошарьте — не завалялся ли где-нибудь пузырек с боярышником…
Оглашая палату слабыми стонами, Ватников свесился с постели, запустил руку под кровать — пока полностью не перевалился на пол. Там он уже залез под нее совсем и отодрал специально пригнанный кусок плинтуса: да! Пузырек нашелся, он ждал Ивана Павловича…
Внутри Ивана Павловича зарокотал и заработал давным-давно убитый рвотный рефлекс, переработанный в кашлевой. И кашлял он до того, как выглотал пузырек, а не после, и слезы катились градом по его одутловатому лицу.
Хомский же восседал на пустующей койке совсем повеселевший и оживленный. Он ткнул кривым пальцем в пружинную сетку:
— Разгильдяйство у вас, бесхозяйственность! Платная палата, люкс — а место пустует. А другое по несовременной милости оставили за вами…
— Николаев блатного готовит, — предположил Ватников, утирая слезы.
— Да? А и верно. Подготовит, если усидит на месте — а мы и втроем заживем преотлично, правильно я говорю? — Сыщик посерьезнел. — Статья и семейное положение: спляшем от этого. Наш подопечный заведовал солидным, авторитетным отделением в Академии — и вдруг уволился по собственному желанию. Вы же уже не первый год варитесь в этом котле, дорогой доктор. Вы знаете, что так не бывает. Что-то произошло, и ему указали на дверь — по-хорошему. Униженный, разжалованный начальник — жуткая личность. Имейте это в виду. Он затаил камень за пазухой, он вынашивает месть и надеется возвыситься заново, но уже здесь. Женат? Конечно, мерзавец женат! Ставлю тысячу против одного — нет, против нуля — что он наплел вашей бронеславной секретарше сказочных небылиц. О его семье она, ручаюсь, не имеет ни малейшего представления. Она — увядающая дама, одинокая, она пойдет за ним на край света: шпионить за шефом, заманивать в ловушки почтенных и заслуженных стариков, деятелей науки… разбрасывать собачье дерьмо, собранное во дворе… Что вы на меня так смотрите? — Иван Павлович и впрямь слушал Хомского, как завороженный: откуда тот набрался такой риторики? — Все гадаете, кто запускает собак? Их никто не запускает — их никто и не видит! Это ложный след, отвлекающий маневр! Видят только одну… А остальных — к чему они здесь? Они бы и днем здесь вертелись, и тайна перестала бы оставаться тайной… Напрягите мозги, Иван Павлович! — здесь Хомский возвысил голос и затрубил: — Напрягите!
Воцарилось безмолвие как бы на полчаса. И Хомскому, набравшемуся паранормальных способностей, отчетливо было слышно, как скрипят у Ватникова мозги, а отдельные извилины, даже цельные мозговые тяжи прямо лопаются от избыточного натяжения.
— И что теперь? — прогремел Хомский, подобный второстепенному греческому богу. — Что теперь?
— Теперь… — мучительно соображал Иван Павлович. — Теперь… наш путь лежит…
— Так, — кивал Хомский. — Ну?
— В Академию! — осенило Ватникова.
— Правильно, — облегчение, испытанное Хомским было велико и откровенно, он вдруг утратил над собой власть и немного расплылся, поредел, заполнил пространства больше, чем требовалось заурядному индивиду. Но Иван Павлович отнесся к этой незадаче снисходительно: он был воспитанный человек и не дергался, когда в его присутствии
— Пойдемте сейчас! — Иван Павлович вскочил на ноги, но его зашатало, он повалился обратно.
— Куда, куда, — засуетился Хомский, плотнея с каждым слогом. — Еще ночь на дворе, какая может быть Академия!
— Тогда собаку… она разгуливает как раз сию минуту… вы слышите, как она воет?
Действительно: издалека донесся леденящий душу вой.
— Может быть, это вовсе не она, — поспешил возразить Хомский. — Может быть, это милиция или скорая помощь. Поехали кого-нибудь спасать. Возможно, они привезли кого-то спасенного…
Спор затянулся; вой длился себе, меняясь тональностью и временами действительно напоминая не то сирену, не то автосигнализацию; иногда он смолкал.
Было пять утра, когда Хомский и Ватников на свой страх и риск решили спуститься хотя бы в приемное — куда уж там ехать до Академии — и посмотреть.
Прав оказался Хомский: приехала скорая.
По коридору разгуливал ее сотрудник, старичок лет восьмидесяти, в фирменном облачении. Он посмеивался, чесал себе промежность, показывал гениталии.
Старичок интересовался сквозь смех:
— Где у вас тут пописать?
— Вот, — ему указали на ведро, он помочился.
Сыщики стояли в сторонке и сумрачно наблюдали за ним.
Вскоре вышел Васильев: сегодня выдалось его дежурство. Он сослепу не признал коллегу, задал вопрос:
— И что это дедок такой веселый? Ходит везде, членом трясет…
— Да он не веселый, он пьяный.
Доктор со скорой был до того стар, что позабыл не то умереть, не то уволиться. Хомский поводил за ним Ивана Павловича; со старичком за компанию они заглянули во все закоулки, осмотрели подсобные помещения — мерно стрекочущая тишина, рабочая обстановка. Разве только в одной смотровой Раззявина принимала инфаркт, который двумя часами раньше привез доктор Кузовлев. Доносился неприятный диалог:
— Ну, где у вас инфаркт?
— Да вот же он. Кашляю, горло болит, сопли из носа…
— Но почему же инфаркт?
Снисходительно:
— Сердце ведь слева?
Напряженная тишина.
— Ну, допустим.
— Так вот из левой ноздри сопля длиннее раза в два. Все тянется и тянется — это инфаркт!
7
— Вам надо остерегаться процедур, — посоветовал Ватникову Хомский. — Особенно капельниц. Я не думаю, что вас собираются убить, но вывести из строя могут. Вы будете лежать пластом до самого конца — Николаева или Медовчина. Медовчин, повторяю, вероятнее, потому что Дмитрию Дмитриевичу и без того конец. Его выпроваживают на пенсию. Я слышал, как разговаривали в узельной… в бельевой то бишь. Санитарки. Они говорили совершенно недвусмысленно.
Иван Павлович лежал неподвижно и смотрел в потолок.
— Надо прокатиться в Академию, — сказал он твердо. — Пока я еще полон… наполовину полон сил.
— Ну и поехали прямо сейчас! — воскликнул Хомский.
— И хорошо бы еще завернуть в аптеку…
— Не возражаю. Правда, это создаст помехи — в Академии вас унюхают, доктор.
Ватников отмахнулся:
— Это же вояки. Они и носом не поведут…
— Это верно, — согласился Хомский. — Вы выплюнули таблетки?
— Разумеется, — Иван Павлович даже позволил себе шутливо козырнуть Хомскому. К сожалению, это заметил Миша, и Ватникова смутило понимающее выражение его лица.