Собака тоже человек!
Шрифт:
— А мясо порядочному человеку, как, впрочем, и воспитанной собаке вообще есть нельзя.
Все, с дуба рухнула рыжеволосая. А мясо-то чем ей помешало?
— Ты только вдумайся, ведь ты ешь трупы бедных животных. А вдруг у них детки были? А ты их сиротами оставишь.
Судя по всему, ей совсем не нужен собеседник, а, скорее всего, необходим благодарный слушатель. Видимо, это была любимая тема боярышни, но слушать ее всем надоело, вот она над беззащитной собакой и издевается. Ответить-то я ей не могу. Точнее, могу, но это будет не самым лучшим вариантом развития
— Знаешь, почему у коровы такие грустные глаза? Потому, что она догадывается о том, какая судьба ей уготована.
Все, понеслась. Уже и детки, и грустные глаза в ход пошли… Неужели до сих пор никто не перечил ее идиотизму? Ведь все, о чем она говорит, не выдерживает серьезной критики. Детишек пожалела? Так никто никогда не забьет стельную корову. И это, думаю, должны знать даже боярские дети. А как же быть с рыбьим потомством? Его почему-то не жалко нашей правильной депремьерше. Вон рыжая бутербродик икоркой намазала и за один присест (точнее, укус) погубила с сотню даже не рожденных рыбешек. Так это просто преступление перед рыбьим миром. (Это, конечно, не в счет.)
Глаза у коровы и вправду необыкновенные, но не думаю, что от мыслей об отбивных и жарком. Вон у свиней глаза вообще ничего не выражают. И все, не хочу забивать мою светлую голову всякой ерундой. Каждому свое: кому вареную морковку, а кому копченую телятину.
Селистена еще продолжала развивать свою теорию «правильного» питания, но слушать ее как-то не хотелось Да от таких речей у меня несварение желудка может быть, а это неприемлемо. Я демонстративно сладко зевнул (да так, что челюсти захрустели) и отвернулся от занудной хозяйки.
— Вот и ты, Шарик, меня слушать не хочешь. А еще друг называешься.
Если я друг, тем более негуманно мою легкоранимую психику этакой чушью травмировать.
Дальше, к моему глубокому удовлетворению, трапеза прошла в тишине. Я даже задремал. Доев обед (если его так, конечно, можно назвать), Селистена тихонечко поднялась из-за стола:
— Пойдем к батюшке сходим. Глядишь, помочь чем-нибудь смогу.
Во-во, я так и знал. Вместо того, чтобы как все порядочные люди немного поспать после сытного обеда, она папе помогать собралась. Можно подумать, сам он без этой пигалицы не справится. Хотя после вареной морковки спать не захочется. Не тот эффект. Ладно, посмотрим, как Антип государственными делами ворочает.
Проследовав за Селистеной по терему и прошмыгнув за своей спутницей в уже знакомую горницу Антипа, я плюхнулся на коврик у окна. Судя по тому, что не встретил возражений, это место как раз было приготовлено для моего лохматого предшественника. Значит, дочка в папиной комнате много времени проводит, если даже для собаки коврик постелила.
— Селистена, доченька, что же ты стражников отослала, да еще так далеко из города ушла? Ты же знаешь, как я за тебя переживаю.
— Так я же не одна пошла, а с Шариком. Мне с ним ничего не страшно. И потом, насчет охраны мы уже, кажется, с тобой договорились.
— Договорились, — тяжко вздохнул боярин. Видимо, темка была больная.
— Вот и давай не
— Да много чего… — На этот раз вздох был ещё более тяжкий. — Складно говорит премьер-боярин, да только не верю я ему ни капельки. А князь от него в восторге. Вроде и не сделал мне человек ничего плохого, да только взгляну на него, и — стыдно сказать — мурашки по спине бегут.
Еще бы у тебя не бежали. Знал бы ты, что с черным колдуном потягаться решил, не так бы побежали.
— Как же ничего плохого? Ты же говорил, что ворует нещадно?
— Ворует… Но поймать за руку я его не могу. Ловок шельма.
Профессионал, да и слуга у него ловок, сразу видно. Они небось тут в городе на пару таких дел понаворотили!
— Да ну его, мы еще поглядим, кто кого! Посмотри лучше, что мне в голову пришло. Будем по весне водовод строить.
— Ой, батюшка, покажи!
И дочка с папой склонились над свитком, разложенным на столе Антипа. Дальше, словно ровесники, они взахлеб стали обсуждать предстоящее строительство. Вникать в их странный разговор мне совершенно не хотелось, и я просто лениво наблюдал за кипящими страстями. Умом Селистена явно пошла в папу. Родилась бы она мальчиком — наверняка стала бы боярином. Не повезло девушке, кто же ее такую умную замуж возьмет? Так в девках и засидится.
Судя по всему, Антип в дочке души не чаял. И, глядя на нее, часто улыбался довольной, чуть снисходительной улыбкой. Впрочем, он делал это, лишь когда Селистена не смотрела на него, а как только она поднимала голову от пергамента, сразу придавал лицу серьезное выражение и хмурил брови.
Наконец в горницу заглянула Кузьминична и своим громоподобным голосом, не терпящим возражений, объявила:
— Все, умы государственные, девочке спать давно пора. Да и ты, Антип, которую ночь уже не спишь, чай, не мальчик уже. Не бойтесь, никуда дела ваши не денутся, дотерпят до утра.
— Да мы это… вроде только начали… — виновато протянул боярин.
— Вас не останови — до петухов будете балабонить. Все, марш по спальням! Селистена, через пять минут приду пожелать тебе спокойной ночи.
Тон Кузьминичны был настолько категоричен, что ни у кого даже мысли не возникло перечить домоправительнице. Вот и я вскочил со своего коврика и, сладко потянувшись, всем своим видом выказал полное согласие.
— Действительно, что-то мы засиделись, — извиняющимся тоном произнес Антип и аккуратно стал собирать разложенные на столе свитки.
— Спокойной ночи, папочка! — Селистена встала на цыпочки и поцеловала отца.
— Спокойной ночи, солнышко мое лучистое.
Боярышня отправилась к себе в светелку, а я засеменил вслед за ней. И когда мы уже вышли из комнаты в коридор, мои уникальные уши уловили:
— Вся в мать пошла, такая же красавица! — Это Антип бросил вслед дочери.
В его голосе было столько любви и тоски одновременно, что даже мое в общем-то не склонное к сантиментам сердце защемило от странной грусти. Боясь себе в этом признаться, я бросился догонять хозяйку.