Собаки Иерусалима

Малерба Луиджи

– Дай сюда, stultissimus famulus!

Никомед безмолвно повинуется.

Трехсотшестидесятый день похода. Никомед не намерен спешить к смертному одру сестры

Ясный весенний день. Своим обычным размеренным и твердым шагом Никомед все описывает круги по проторенной дорожке.

Рядом с ним священник Бласко: он в чем-то горячо убеждает барона.

За ними, чуть приотстав, следуют Рамондо и мул.

Время от времени Рамондо «комментирует» слова Никомеда, гримасничая

или стукая себя кулаком по лбу: он явно возмущен несокрушимым упрямством хозяина, который ведет себя так нахально и всем своим видом показывает, что слова священника его нисколько не трогают.

– Родственные чувства, чувство милосердия, – говорит Бласко, – обязывают вас сию же минуту прервать поход и вернуться в замок, чтобы сказать последнее «прости» своей сестре Аделаиде, которая вот-вот покинет нас навсегда.

Никомед отвечает священнику, даже не глядя на него и говоря о себе в третьем лице:

– Сегодня утром Никомед ди Калатрава и его оруженосец Рамондо вознесли Богу молитву, чтобы возблагодарить его за то, что с его помощью они смогли преодолеть столько препятствий на своем пути. Вернуться назад значило бы нанести оскорбление Господу, одарявшему нас милостью своей все эти долгие двенадцать месяцев.

– Вы, вероятно, меня не поняли! Ваша сестра при смерти и хочет вас видеть…

– Никомед ди Калатрава начал свой поход, не испытывая особой веры, а только по настоянию сестры и домашнего священника…

Бласко не выдерживает:

– Но это же было в ваших интересах!

Никомед игнорирует его реплику и, махнув рукой, словно отгоняя от лица муху, продолжает:

– …Много трудностей преодолел он на своем пути и даже… убил человека. И теперь никто не сможет заставить его презреть обязательства, которые он добровольно возложил на себя.

Священник делает несколько шагов в молчании, потом, тянется к Никомеду и шепчет ему на ухо:

– Кредиторы могут завладеть собственностью Аделаиды. Нужна ваша подпись, не то они сумеют добиться раздела имущества.

Барон ускоряет шаг и отвечает нарочито громко, отметая тем самым какую бы то ни было возможность конфиденциальности:

– Никомед знает, что церковь с ее безграничной властью и хитростью сможет убедить его сестру Аделаиду отказаться от своей части собственности в пользу брата-крестоносца.

Бласко вынужден сделать короткую пробежку, чтобы догнать успевшего уйти вперед Никомеда.

– Так ведь именно для этого нужна ваша подпись.

– По возвращении Никомед признает своей любую подпись, которая будет стоять под завещанием.

Священник некоторое время колеблется, раздумывая, не могут ли слова Никомеда послужить ключом к разрешению задачи, но потом, мотнув головой, окончательно отвергает такой выход из положения:

– Я еще раз взываю к вашим родственным чувствам! Сжальтесь же над умирающей сестрой…

– Сестра Никомеда ди Калатравы всегда жаждала смерти как первой ступеньки к столь

желанной святости. Так что Никомед может лишь приветствовать это событие: оно приблизит осуществление надежды его сестры.

Четырехсотый день похода. Рамондо замечает похоронную процессию: Аделаида умерла

Усталый, оборванный, голодный Рамондо тщетно пытается взобраться на высокое дерево, на котором все еще поблескивают рыцарские доспехи барона.

Никомед, держа мула под уздцы, подбадривает слугу:

– Ну, давай, давай, осталось немного.

Рамондо делает еще одну попытку и в который раз опять соскальзывает.

– Очень уж я ослаб, господин, и без вашей помощи, думаю, мне на это дерево не вскарабкаться.

Никомед подходит и помогает слуге, придерживая его за ноги и подталкивая вверх.

– Смотри хорошенько вон в том направлении и скажи, видишь ли ты там, вдали, город Дамаск?

Рамондо, напрягая зрение, смотрит в сторону замка.

– Вижу, как из ворот выходит похоронная процессия, господин. Наверняка это ваша сестра: на гробе покровы с гербами рода ди Калатравы. Никомед реагирует на его слова досадливым жестом:

– Не говори глупостей, Рамондо.

– Да мне ж все очень хорошо видно, господин. А вон и падре Бласко, и еще дочка дровосека с младенцем на руках. Эх, вот бы и мне оказаться на этих похоронах…

Вконец рассерженный, Никомед бьет кулаком по висящим на одном из нижних стульев доспехам, и грохот металла оглашает окрестности.

– Чепуху городишь, Рамондо. Никакие это не похороны, а караван с водой и продовольствием для крестоносцев.

Рамондо соскальзывает со ствола и шлепается задом на землю.

– Сестра-то ваша умерла…

Никомед хитро щурит глаза, так что они превращаются в две щелки.

– Если бы сестра умерла, я бы плакал, а вот видишь – у меня ни слезинки…

Рамондо поднимается с земли, и хозяин передает ему поводья.

– Можно мне сказать, если, конечно, мой господин не рассердится, что я подумал, когда увидел похороны?

– Не похороны, а караван.

– Похороны, которые похожи на караван.

– Нет, караван, похожий на похороны.

– Ну, ладно. Я вот что подумал: вроде ясно, что мы отправились в поход, потому что так захотела ваша сестра Аделаида, а раз она умерла, почему бы нам теперь не вернуться домой?

Никомед идет вперед, давая тем самым понять, что никаких дискуссий по этому вопросу быть не может. Рамондо неохотно бредет за ним, но продолжает твердить свое:

– По-моему, хорошая мысль. Из тех, которые вы называете логичными. Ну, в общем, философская.

– Когда ты, взобравшись на дерево, увидишь стены Иерусалима, только тогда – запомни это хорошенько, Рамондо, – можно будет говорить о возвращении на родину.

Рамондо вздыхает, поняв, что ему и на этот раз придется подыгрывать выдумкам хозяина.