Собчачье сердце
Шрифт:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эстонский премьер Сависаар, толстый, со светло-рыжими, запущенными баками, в крупно-клетчатом костюме, вместе с многочисленной свитой и киногруппой появился в приемной у Собчака, как будто случайно заскочил по пути.
Ручаюсь, что «патрон» о дате и времени визита премьера не ведал, хотя накануне беседовал по телефону с министром юстиции Эстонии, которого Собчак знал по имени.
Причина внезапного заезда Сависаара, как оказалось, крылась в попытке с ходу подписать межправительственный договор, зажатый под мышкой у помощника в двух великолепных тисненых папках. В этом сознался мне сам помощник с хитрыми, не русскими и не эстонскими глазами, объяснив, что весь расчет эстонской делегации строился на превосходстве русского гостеприимства по отношению ко всем другим делам, плюс уже ставшее известным
Действительно, в процессе легкой светской беседы Собчак, демонстрируя радость от встречи, бегло просмотрел договор, больше разглядывая отделку папок, и уже собрался было его подписать, как вдруг зазвонил смольнинский телефон, в обиходе ("вертушка". Я сидел в сторонке, исподтишка оценивая делегацию, заподозрив у основного состава непонятное мне волнение. «Патрон» показал мне глазами, чтобы я снял трубку.
Борис Ульянов, бывший глава горкома КПСС города Кировска, славно растянувшегося вдоль левого берега Невы у ее истока, а ныне (ответственный трудящийся областного Совета нового созыва, узнав, что Сависаар у нас, попросил передать Собчаку, чтобы он привезенный договор не подписывал до прихода председателя Облсовета Ю.Ярова41, который к нам уже якобы выехал.
Голос у Ульянова был взволнован. С ним я знаком давно и хорошо. Еще по работе в Ленинградском ОК КПСС, где он до перевода в Кировск трудился заместителем заведующего отделом. Его тревога всегда объяснялась лишь ответственностью за порученное дело.
Собчак, прочтя мою записку с просьбой Ульянова, воззрился на меня и возвратил с припиской: "Что до приезда Ярова делать с Сависааром?" Я, немного послушав повествование Сависаара об успехах развала экономики Эстонии и стремительном «срыве» в "светлое будущее", шепнул Собчаку: "Обедать!" «Патрон» согласно кивнул, и я, покинув тихо кабинет, ринулся организовывать незапланированный обед, что в то время было уже трудно.
Полчаса, пока накрывали стол в специальном помещении, «патрон» удерживал внимание недоумевающего Сависаара обзором достижений слаборазвитых стран на переходе от племенного вождизма к плюрализму рынка, я же внимательно вчитался в параграфы договора.
Это соглашение в общих чертах закладывало основу республиканско-региональных отношений с сепаратистским уклоном и ликвидацией патронажа Москвы, а также одновременно, кое-где выравнивая, чуть двигало границу Ленинградской области, разумеется, в пользу уже почти независимой Эстонии. Подобное явно выходило за рамки полномочий глав местной администрации, как Собчака, так и Ярова, и могло рассматриваться лишь на межправительственном уровне. Становился интересным мотив приезда именно к Собчаку премьера Эстонии, который, надо полагать, границу нашей области хотел рассматривать как границу с тогда еще СССР. Также не исключалось, что Сависаар подписью Собчака и Ярова, возможно, хотел приобрести политическую лицензию на их же дискредитацию. По дороге к обеденному столу я поделился своими соображениями с Собчаком. Было похоже, что он тоже это понял, но ждал приезда Ярова, который почему-то не торопился.
Обедали долго. Сависаар и другие много ели, мало пили и заметно, не по-эстонски нервничали, поглядывая на часы. Яров в дороге запропастился окончательно.
Патрон зло смотрел на меня. Кроме глупого предложения повторить обед, ничего более конструктивного придумать я не мог.
За пятым по счету кофе Собчак закончил полное описание рекомендуемых им методов улучшения работы парламента Новой Гвинеи, который, по его мнению, недостаточно демократичен. Яров все не появлялся.
Пришлось вновь пройти в кабинет, где Собчак попытался увлечь гостя своими планами разрушения оборонной промышленности Ленинграда. Сависаар смотрел на него, как опаздывающий в аэропорт на неостановившееся такси. Наконец вместо Ярова вихрем ворвался его бравый зам. А. Беляков, в прошлом директор птицефабрики, успешно снабжавшей город «воспитанными» им «бройлерами». Он, как опытный птичник, без всяких обиняков и дипломатических вступлений прямо с порога заявил, что ни Яров, ни, тем более, глава Ленгорсовета Собчак не уполномочены даже обсуждать пограничные вопросы. Поэтому грандиозная затея с выравниванием границ Ленинградской области, которая привела к нам в гости высокопоставленную эстонскую делегацию, абсурдна, как плавающий колун, и требует изъятия из текста договора.
Нетрудно было догадаться, что сама эпопея с многостатейным
После «исторического» момента подписания договора с разногласиями Сависаар очень тепло раскланялся с Собчаком, долго качая его руку в своих оладьях, Белякову же лишь сухо кивнул.
Глядя, как рассаживалась команда Сависаара вместе с кинохроникой по машинам, я подумал, что, возможно, где-то сейчас между Ивангородом, Нарвой и Сланцами бредут по родной деревне на нетрезвых вечерних ногах мужики, чуть было час назад не превратившиеся из русских в русскоязычных.
На этот раз дележка чужого огорода случайно не удалась.
Глава 14. Демократ из «Пари-Матч»
Снова пятница.
В бешеном темпе безрезультативных встреч, переговоров, приемов и выступлений пронеслась еще одна неделя.
Уже стало утомлять какое-то всепоглощающее невежество «патрона», порой граничащее с безумием, особенно в прошедший месяц этого сомнамбулического бреда, в котором лихорадочно начинала метаться вся страна. Все подавлено и поглощено новой властью, не встречающей никакого сопротивления в необузданном разрушении, не имеющем исторической схожести ни в одной летописи.
Всюду проглядывают наглость напора, хвастовство своей безответственностью, оскорбительное пренебрежение и сознание, что народ все вынесет. Я начал томиться невозможностью изменить опасно-бессмысленный порядок вещей, атмосферу событий, степень душевного напряжения, где только случайность может озарить лучом надежды предопределенный нам Западом путь к пропасти.
Собчак же в этом расползавшемся, онемевшем мире с каким-то припадочным энтузиазмом продолжал крушить все, что подворачивалось ему под руку, будь то городское хозяйство или устоявшиеся десятилетиями промышленно-экономические связи.
"Сила всегда выше права, поэтому да здравствует свобода в пределах законности, которую мы сами будем для всех устанавливать", (как-то в разрушительном азарте изрек «патрон» свой тезис, который впоследствии укоротил до трех слов: "наше право (сила". Вот тут я понял: в результате увлеченно декларируемого им строительства "правового государства", после многотрудных хлопот, народ (все мы (предстанем наконец перед лицом не откликающегося, погруженного в грубую немоту насилия с собчаками во главе. Они вместо предвыборно обещанного "правового социума" в итоге затащат всех в неправовой вакуум. К слову, насаждать произвол по всей стране Собчак еще не собирался, но что касалось нашего города, то тут его план был прост и ясен. Прежде всего, необходимо было лишить права даже возражать и жаловаться на свою судьбу всех предназначенных им к ножу (тут «патрон» мстительно, как-то гастрономически улыбался, закатывая глаза и подсчитывая число сегодняшних своих врагов, как он выражался, "перегулявших на этом свете". Чтобы реализовать этот кровожадный планчик, по его мнению, нужно было в своем кармане вместе с грязным носовым платком еще иметь городских прокурора и судью, а также начальников УКГБ и ГУВД.
Когда же «патрон» вплотную занялся комплектованием этой сводной команды, стало уже вовсе не до смеха, ибо трагическая (вне всяких сомнений) участь его врагов теперь полностью зависела лишь от скорости занятия преданными Собчаку людьми нужных ему должностей.
В то время, о котором тут речь, Собчак еще жил по соседству со мной на улице Пельше, в домах-кораблях, провалившихся во мраке загаженных кошками лестниц и глухом ропоте соседей вперемешку с телевизорами за тонкими стеновыми панелями. Как-то утром мы ехали вместе на работу в серой мрази хныкавшего с осенней непреложностью дождя. Собчак, поглядывая через боковое стекло на тучи, вдруг заговорил о своем месте, ни много, ни мало, во всемирной Истории. Сперва я подумал, что он шутит, но, скосив глаза, понял (скорее, разговаривает сам с собой, попросту не принимая меня во внимание. «Патрон» уже всюду подчеркивал свое превосходство в общественном положении, но еще не указывал на наличие пропасти и мании величия. В то утро на нем была нейлоновая, обшарпанная донельзя куртка, вероятно, прошедшая сквозь все университетские гардеробы и подножки общественного транспорта в часы «пик», поэтому внешнее обоснование всемирно-исторического облика на фоне сырого и замедленного рассвета как-то пока еще не шло к нему.