Собирай и властвуй

Андреев Андрей Анатольевич

– Способности у девочки есть, - сказал чародей, - но малы, и уже сейчас идут на убыль. К тому же, у меня уже есть ученик...

Рута, услышав такой приговор, рыдала в три ручья, ненавидя и Киприана, и Ратму, и вообще целый мир, от Великого Хребта до Великого Рифа. А отец тогда тоже молчал, и шрам от уголка рта во всю правую щёку казался особенно безобразным. Волшебные вещи дарить перестал, чем делал только больней, но он, похоже, плохо разбирается в боли. Или, наоборот, чересчур хорошо?

– Запахнись, кроха, -

прошептала мама на ухо, дёрнула шубку, - ветер с реки как ножом режет.

Рута послушно запахнулась, подняла меховой воротник, упрятала за ним нос. Посмотрела на Айрис - та следила за ребятишками, возводившими дальше по берегу снежную крепость. Казалось, сестре, как и им, нет до похорон ни малейшего дела. Даже отсюда Рута заметила, какие ребятишки чумазые, и одеты едва-едва - теперь она многое замечала, и без всякого там волшебства. Знала, что баржи с переселенцами в Лучистом больше не принимают, видела, как смотрители стреляли по тем, кто прыгал в воду, пытался плыть, видела глаза детей с вздутыми от голода животами, лица их матерей, будто бы замороженные. Но она же не виновата, что здесь, на берегу, а они - там?

– Почему барж иногда мало, по одной, а иногда - целыми вереницами?
– давно мучивший вопрос задала брату, задала в прошлом месяце.

Фаргал был в настроении - щёлкнул по носу, тоже спросил:

– Ну-ка, вспомни, как наша страна называется?

– Северная Лента!

– Верно. А почему - Лента, а?

– Не знаю...

– А потому, что далеко от Горячей жить нельзя - там всегда холодно, вечная мерзлота. Селятся все по реке, а у реки, сама знаешь, коварный нрав. Вот и получается то густо - это когда она большое разорение учиняет, то пусто, когда спокойно себя ведёт.

– Почему тогда одних пускают, а других - нет?

– Вот заладила: почему да почему! Потому что всех не прокормишь. Есть закон, очень важный, о свободном переселении вдоль Горячей, но есть и ограничения на число жителей. Только один у нас город, Тёплая Гавань...

После обряда Фаргал придержал алхимика за руку:

– Подожди, Киприан, об артефакте потолковать надо.

Баглай посмотрел на сына неодобрительно, щека со шрамом дёрнулась. Фаргал съёжился под этим взглядом, заговорил и быстрее, и тише:

– Сабрина, жена моя, понесла, а до того мёртвый родился - ну, помнишь...

– Сильный артефакт нужен, - чародей прикрыл веки, словно искал что-то внутри себя, перебирал, - с эфирным воздействием. Иначе сольются две тени, не будет жизни ребёнку.

– Вот и я про то же... Так когда подойти? Сколько в задаток?

– Завтра приходи, и жену приводи обязательно - слепок сделаю. Тогда и о материале потолкуем, и о цене.

Рута заметила взгляд отца, внизу живота от него неприятно заныло. Не ветер ножом прорезал - плохое предчувствие.

Все они и любили Баглая, и боялись; скучали, когда заступал на

вахту, избегали, когда возвращался. Руте отец часто казался ледяным големом: холод снаружи, а сердце горячее. "Он не со зла, - говорила мама Бригитте, когда и той доставалось, - просто вспыльчивый". Бригитта хмурилась, сверкала глазами, но молчала. Она и сейчас молчит, хмурится, а на руках малыш Нин, уже очень большой, и вот он - улыбается. Руте вдруг стало тоскливо, захотелось тоже стать маленькой, не взрослеть. Ведь те ребятишки дальше по берегу, они пусть и грязные, и одеты едва, а счастливей.

[2]

"Кулак" их давно уж распался, сами по себе теперь "пальцы". Началось всё с Ратмы, которого Киприан крепко взял в оборот, и не до забав тому стало. Казарнак всё чаще уходил к старшим ребятам, особенно с Баандаром сдружился, Маклай, наоборот, уходил на починок, и сдружился, что удивительно, с Тарнумом. Хотя мальчишек, их разве же поймёшь? Они и теперь дерутся, но уже не так, как раньше. Раньше между починковскими и поселковыми война была, только детская. Айрис тогда сразу сказала, что с поселковыми и Казарнаком, а Руте хотелось быть и с поселковыми, и с починковскими.

– Так нельзя, - упрекала сестра, - выбирать нужно. Лёд против дерева, понимаешь?

– Не-а, мне и лёд, и дерево одинаково нравятся.

– Значит, не лёд ты и не дерево, а твой любимый лёд для лепки - лепи из тебя, что хочешь!

Рута, конечно, обиделась, но сама мысль ей понравилась. Что, если все люди - фигурки, только не понимают? Или не все? Может, есть такие, с которыми не поиграешь? Она не раз возвращалась к этому образу, тлеющая внутри искорка дара не позволяла забыть, и когда Тарнум поведал свою историю, в Руте будто щёлкнуло что-то, сложилось из кусочков целое. Да, есть такие, с которыми не поиграешь, потому что твёрдые, как камень тороса.

– И ей, и ей расскажи!
– горячится Маклай. Они в заброшенном охотничьем домике, устроенном в кроне старого белого дуба. Тарнум нашел это место и дал имя - Гнездо. Открывает только тем, кому доверяет, и если бы не Маклай, Руте бы сюда не попасть.

– А ты смелая, - Тарнум смотрит на неё, изучает. Волосы у него соломенно-светлые, глаза карие, кожа чистая, да и весь он ладный, красивый.

– Всё его носишь?
– Рута показывает на осколок артефакта, выглянувший из-под рубахи.

– Ношу, хотя ничего волшебного там уже не осталось, так Ратма сказал.

– Что ещё он сказал?
– Рута хмурится, неприятно упоминание Ратмы.

– Что осушила его ты, - на губах Тарнума играет хитренькая такая улыбочка, Руте очень хочется её стереть.

– А если и так, то что?

– Да ничего, ничего, я тебе благодарен.

Рута не стала уточнять, за что именно, ответ пришёл сам собой, увидела как бы со стороны. Киприан крутит в пальцах сердце голема, говорит: