СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]
Шрифт:
Такое вот описание без положенного обращения к великому князю и без подписи. Человек, пославший грамоту с купцами, тем не менее, ловко сумел назвать себя, как бы между прочим, упомянув имя своё. Но не просто же развлечь князя он собирался? Ясно, что хотел что-то сообщить об Исидоре, ибо и его упомянул тоже между прочим. И ясно, что очень боялся.
Василий Васильевич и сам не мог бы сказать, почему он ощутил в послании эту боязнь и осторожность, только чувствовал, неспроста всё это писано. Были какие-то тут несообразности, странности некоторые, словно бы монах суздальский писал вина
Посидев-подумав, Василий Васильевич вдруг взял и выписал отдельно то, что казалось ему неуместным и не сообразным. И оторопел, прочитавши, что получилось: злую же мысль скры в серци своём, мнев себе мудрейши паче всех. Он же подстрекаем сатаною бысть мятежа ради и раскола.
Князь почувствовал, как руки у него похолодели. Это же тайное донесение бедного инока, страшащегося, что будет оно перехвачено доведчиками Исидоровыми. Это предупреждение о мятеже и расколе! Прислано из Флоренции и не ради красот любечских сочинено.
Василий Васильевич встал перед образом Пречистой, плачущей в орешнике. Постоял без просьб, без молитвы, в отрешении. Это всегда ему помогало.
Потом он, взявши писало, решительно начертал письмо к Исидору: «…аще оттуду возвратишися к нам, то принеси к нам древнее благословение, еже прияхом от прародителя нашего Владимира, а ново и странно не при-ношай к нам, понеже аще что принесеши к нам ново, то нам не приятно будеть».
Внутренняя дрожь улеглась, но настоящее успокоение не наступило. Было то не редкое у людей состояние, когда человек, ещё не зная, знает. И тревожится, и гневается, сам не понимая, о чём и на кого… Только люди редко прислушиваются к этим тёмным движениям души.
Василий Васильевич послал всё-таки Фёдора Басенка в Чудов монастырь за Антонием — не имел он никого другого во всей Москве, с кем можно бы делиться сомнениями безбоязненно и с надеждой найти облегчение.
Антоний уже стал монахом мантийным. Василий Васильевич видел через окно, как шёл он по деревянным мосткам быстро, будто летел, и шёлковая чёрная мантия, вилась за ним, словно крылья.
Он вошёл и остановился с выражением вопроса. Великий князь поднялся навстречу. Троекратно облобызались. Василий Васильевич позавидовал:
— Сколь пушиста да мягка у тебя борода. И когда у меня такая отрастёт? Антоний рассмеялся:
— Борода с ворота, а ума с прикалиток.
— Это ты напрасно. Кроме твоего ума, никакой не замыслит, что это с братом моим приключилось. Все твердят: чудо, чудо… Как его понять?
В таибниие было душно, пахло оплывающими свечами и яблоками. За окнами собиралась августовская гроза. Отдалённо погромыхивал гром, и напряжённо перешёптывались липы в саду. Резкие тени лежали на лице Антония. Глаз не было видно в тёмных провалах. Худые пальцы сжимали краснощёкое яблоко, и голос был севшим, усталым.
— Во времена блаженного Августина [113] тоже, как вот сейчас, много чудес вдруг стало происходить. И император спрашивает у него, вот как ты меня сейчас спрашиваешь…
— И что он сказал?
— Он сказал, что «чудо находится не в противоречии
113
Во времена блаженного Августина… — Августин-Аврелий, блаженный епископ Иппонский — знаменитый учитель Церкви IV в. (353–430), оказавший большое влияние на развитие богословской мысли на Западе.
— Значит, чудо — это удел Бога?
— И человека тоже, если удостоен он Благодати Божией. Брат твой был красен не только лицом, но и душой, вспомни, обидел он хоть раз кого-нибудь в этой жизни?
— Нет, не помню…
— Со многими праведными людьми происходило и происходит такое, что сразу умом не объять. Зайди в любой наш монастырь, где есть истинные подвижники Божий…
— Антоний, а вот слышал я от тверского Бориса Александровича, что купец у него один вернулся из Индии и рассказывал, что будто там, за тремя морями, есть люди, кои по огню либо по лезвию меча идут и ни ожогов, ни титлов? Тогда, что же — они, значит, тоже праведники?
— Удивляешься рассказам заморским, а сам будто не видел, как по Москве бегал блаженный Максим почти нагим, босой в самые лютые морозы?
— Видел…
— И не удивился?
— Я думал, раз юродивый — значит, уродливый, а с урода какой спрос.
— Нет, князь… Юрод — значит необычный. Мы не можем его понять и почитаем за чудо.
— Блаженный Максим — чудо? А над ним ведь, и смеялись многие…
— И благоговели многие, — возразил Антоний. — А смеялись дети по малости ума.
— Да, да, верно, по малости…
Взгляд князя стал рассеянным, по лицу было заметно, что думает о другом.
Антоний подошёл к бронзовому водолею саксонскому в виде конного рыцаря и помыл яблоко. Но съесть забыл, опять сел перед свечой, ожидая, что скажет Василий Васильевич. За окном снова громыхнуло, и беглый огонь озарил горницу.
— Прекрасная икона, князь! — Антоний смотрел на Пречистую в орешнике. — Откуда она у тебя? И умиление, и трепет пред ней нисходят. — Инок приложился к образу.
— Подарок, — кротко сказал Василий Васильевич, не желая упоминать Фотинию. — Вот смотри. — Он открыл перламутровую шкатулку, которую подарил ему Шемяка в знак примирения, достал свёрнутую трубочкой бумагу. — Я прочитаю тебе, тут письмена только мне известные: «Греки ни в какую не хотели соглашаться, хотя папа Евгений стал задерживать им выдачу денег на еду. В понедельник Страстной недели греки собрались в келье заболевшего патриарха Иосифа. И вот тут наш Исидор сказал: «Лучше душою и сердцем соединиться с латинами, нежели возвратиться, не покончивши дела. Возвратиться, конечно, можно, но как возвратиться, куда и зачем?» Один Виссарион согласился с ним, все другие владыки молчали, а блаженный Марк ефесский рассердился. А через два дня такое случилось, что по настоянию Исидора греки признали: «Дух Святой исходит от Отца чрез Сына».