Соблазненная грехом
Шрифт:
– Да, пожалуй, люди склонны к необдуманным спонтанным поступкам, когда на горизонте появляется угроза всему, что им дорого.
Слова, сказанные Мейтлендом, привлекли внимание Эйми – что-то было в его голосе, в интонации, что заставило ее напрячься. Она почувствовала на себе тяжесть его взгляда и ощутила легкий озноб – глаза герцога горели странным блеском, он внимательно изучал ее.
– Дорогая, это все, что вы смогли припомнить о той ночи? – спросил он, ни на секунду не отводя алчного взгляда. – Страттон не говорил ничего, что намекало бы на возможное участие в заговоре кого-нибудь
Мучительная боль в виске, словно вспышка шаровой молнии, обожгла ее изнутри. Боль была практически невыносимой. Сидя на стуле, Эйми принялась раскачиваться из стороны в сторону, комната, поплывшая перед глазами, начала погружаться в туман… Эйми слегка прикрыла глаза…
Вдруг она увидела себя не в гостиной Мейтленд-Хауса, а снова в окутанной мраком библиотеке. Лорд Страттон тряс девочку за плечи, ругаясь на нее, но разобрать, что он говорит, Эйми не могла – в ушах стоял приглушенный гул. Она заставила себя сконцентрироваться на Страттоне, на его рябом лице и озлобленном взгляде, который он не сводил с девочки, повторяя слова, что ей никак не удавалось разобрать: «Послушай меня, это еще не все. Это не прекратится никогда, пока ты не вспомнишь все, что случилось…»
Предупреждение матери эхом раздавалось в голове, и все наконец-то встало на свои места. Теперь во всем обнаруживался смысл. Значение имело не присутствие леди Оливии. Значение имели слова лорда Страттона. Вот, оказывается, о чем пыталась напомнить ей мать.
С пониманием этого раздражающий гул исчез, словно его никогда и не было. Слух вернулся к Эйми – она слышала все удивительно четко.
– Ты, маленькая сучка, – рычал Страттон, брызгая во все стороны слюной и сжимая ее руки. – Если ты знаешь, что для тебя лучше, ты забудешь все, что видела здесь сегодня. Все. Потому что если ты кому-нибудь расскажешь об этом, Мейтленд пришлет меня снова, чтобы я убил твоего драгоценного папочку и сестер в придачу. Они будут умирать на твоих глазах так же, как только что умерла твоя мать. Так что держи рот на замке.
Эйми вздрогнула – она снова была в Мейтленд-Хаусе. Сердце с неистовой силой билось в груди, глаза неотрывно смотрели на герцога, сидевшего на канапе и наблюдавшего за ней из-под нахмуренных бровей.
– Ты что-то вспомнила, да? – мягким тоном он вызывал ее на диалог. На долю секунды Эйми показалось, что он искренне сочувствует ей. – Какая жалость. Думаю, с моей стороны было ошибкой расспрашивать тебя, но мне нужно знать, понимаешь? Я должен выяснить, проболтался этот идиот Страттон или нет. Он клялся, что ничего не говорил, но я не могу ему верить. – Поднявшись с канапе, Мейтленд достал из кармана плаща пистолет и направил его на Эйми. – Похоже, я не зря волновался.
Теодосия застыла на месте, устремив на пасынка взгляд, полный негодования.
– Мейтленд, ты сошел с ума? Что ты делаешь?
– Доделываю за Страттона его работу, это он оставил в живых свидетельницу. Ее давно нужно было убить.
Эйми сглотнула, пытаясь перебороть страх. Она сидела, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, и не могла отвести глаз от направленного на нее пистолета.
– Это он, ваша светлость, – прошептала она, стараясь
– Это невозможно. – Недоверчивый взгляд герцогини перемещался от Эйми к герцогу и обратно. – Уоррен, – остановив взор на пасынке, обратилась Теодосия, – не знаю, что ты пытаешься доказать, но скажи девочке, что ты не…
– О, я уверяю тебя, что сделаю это, как сделал уже однажды, – перебил ее Мейтленд, сохраняя серьезный тон. – У меня не было выбора. Я вынужден был отобрать у нее то, что по праву принадлежало мне.
Давление угнетающей тишины нарушила Теодосия, вновь обратившись к пасынку. Приглушенным голосом она с раздражением спросила:
– Рэндалл сказал тебе, не так ли?
Мейтленд резко вскинул голову, и с неподдельным интересом посмотрел на герцогиню:
– А, так ты знала, что отец нагулял эту дрянную девку, Элиз Марчанд. Я догадывался об этом.
Ошарашенная и абсолютно сбитая с толку, Эйми изумленно моргала. О чем они говорят? Неужели Мейтленд пытался сказать, что… Нет, это невозможно.
Эйми отказывалась верить, но своими глазами видела, как герцогиня неохотно кивнула, подтверждая слова пасынка:
– Да, знала. Рэндалл признался мне, как раз перед тем как тяжело заболел. В то время Элиз только входила в общество в качестве маркизы Олбрайт.
Эйми чувствовала, как земля ускользает из-под ног, лишая ее всяческих сил вынести тяжесть этого немыслимого известия. А герцогиня тем временем сдержанным тоном подтверждала ее догадку: они говорили о ее матери, маркизе Олбрайт. Выходит, она была незаконным: ребенком покойного герцога Мейтленда? Поверить в это Эйми не могла. Еще труднее было представить, что Теодосия знала обо всем и молчала.
– Ваша светлость, – дрожащим голосом спросила Эйми, – это правда? Моя мама – незаконнорожденная дочь вашего мужа?
Взгляд Теодосии был полон сожаления и печали.
– Боюсь, что это так, моя дорогая. Мне жаль, но Рэндалл взял с меня клятву, что я сохраню это в тайне, и мне пришлось подчиниться его воле. Понимаешь ли, он слишком поздно узнал, кем приходилась ему Элиз, и не имел четкого представления, как следует себя повести.
– О, отец как раз имел четкое представление, но я не позволил ему поступить так, как он задумал.
Теодосия вновь перевела взгляд на Мейтленда, услышав заявление, сделанное им столь безжалостным тоном. Подозревая недоброе, она с нетерпением спросила:
– О чем ты говоришь?
– Я говорю, что однажды, когда здоровье старика совсем ухудшилось, он позвал меня в спальню и, подозревая, что жить ему осталось недолго, поведал об Элиз. Он сказал, что собирается публично признать ее своей дочерью, потому что хочет быть уверенным, что в будущем она получит свою долю наследства, – Мейтленд с яростью принялся размахивать пистолетом. – Только я не мог позволить этому произойти! Можешь себе представить, какой бы был скандал, объяви он в обществе, что самая известная актриска Лондона приходится мне сводной сестрой? – Его рот скривился в злобной усмешке. – Так что я позаботился, чтобы этого не произошло. Чтобы он ничего не успел сказать.