Соблазнитель
Шрифт:
– Я хотел женитьбой Эвена закончить последнюю серию. Но снова сказали бы, что наша история психологически неправдоподобна…
– Может, они правы? Существуют истины, которые мы готовы принять к сведению, и такие, которых мы принимать не хотим. Прошу тебя, не пиши дальше свои киноновеллы.
– Но почему?
– Возможно, я хочу, чтобы это была наша собственная правда о любви. Может быть, я ревнива и не хочу ни с кем делиться своей правдой? Женщине так приятно смотреть и выслушивать чужие признания о том, как другие женщины мучаются со своими мужьями, а потом иметь возможность возвращаться к тебе, жить рядом с тобой, знать, что ты принадлежишь мне одной.
– А ведь ты сама часто повторяешь, будто тебе жаль, что я принадлежу только одной женщине.
– Говорю, чтобы тебе доставить удовольствие. Но думаю совершенно иначе. Я не хочу, чтобы даже при чтении всего, что ты пишешь о себе, другие женщины как бы считали тебя своим.
– Так о чем же мне тогда писать?
– Не знаю. Может быть, в глубине души я хочу, чтобы ты вообще не писал? Во всяком случае, не писал правды. Наверное, я очень глупая женщина…
– А я хотел бы каким-то образом запечатлеть то, что мы пережили.
– Вероятно, ты прав, – вздохнула она. – И, похоже, именно поэтому
– А ты говоришь, что тебе со мной хорошо. А на самом деле ты знаешь, что тебе надо?
– Знаю, – сонно сказала она. – Нужно побыть хоть немного несчастной, чтобы потом оценить свое счастье.
В эту ночь я нанес визит Гансу Иоргу, у которого была своя клиника в старом замке на берегу моря.
Замок Иорга окутывал туман или, точнее, сам замок проступал из тумана, который смягчал остроту зубцов и изломанных стен, укорачивал высокие башни, отдалял его и иногда делал замок почти невидимым. Туман заглушал звуки шагов, которые раздавались где-то очень близко. Мне казалось, что из черной глазницы ворот ко мне выходит каменное изваяние в доспехах и шагает, грозно бряцая заржавелыми латами. Ко мне приближался Командор, а я стоял на коленях и читал молитву за умерших: «Requiem аеternam» [52] .
52
Вечный покой «даруй им, Господи»(лат.).
«Нет любви, Барбара, нет любви, – шептал я. – Существует только тонкая, как паутина бабьего лета, нить нашего полового влечения». Жизнь – это сон, как у Кальдерона, а сон есть жизнь, как у Шекспира в пьесе «Сон в летнюю ночь». Мы питаемся литературой, переваривая ее в наших прекрасных и бездонных внутренностях, мы говорим: «любовь», «ненависть», ибо нас так научили. Возможно, литература – это белая трость великого солнца, мы уже не в состоянии ничто назвать своим именем, все всегда для нас имеет другой смысл и другое измерение. На самом деле существует только наше воображение и литературная действительность. Мы давимся, глотая и переваривая кости наших предков, их наследие подпитывает наше самомнение. «О, что бы случилось, Натаниель, если бы ты мог коснуться всего, чего так страстно желаешь, – именно так писал Андре Жид в „Земной пище“. – Не ищи более прекрасного обладания». Любовь является вечным проклятием, потерянным раем. Что такое любовь, если за нее надо умирать, как умер за нее Христос? Это я был тем, кто трижды от нее отрекся. «Нет любви, Барбара, нет любви. Все, к чему мы прикасаемся своими грязными руками, должно умереть».
– Я вас сердечно приветствую, – многословно принял меня Иорг в своем довольно старомодно оборудованном врачебном кабинете. – Я рад, что вы приняли мое приглашение и, несмотря на расходы и неудобства путешествия, все же прибыли, чтобы познакомиться с нашей клиникой и литературной лабораторией. Мы уже много лет специализируемся в этой области. Когда-то клинику вел мой дед, потом мой отец, а сейчас я. Думаю, что и сын пойдет по нашим стопам. Вам нечего стыдиться своего визита. Здесь бывали знаменитые люди, не стеснявшиеся использовать наш опыт и нашу лабораторию. Думаю, что и для вас найдется какой-нибудь оригинальный и нигде до сих пор не описанный случай, который поставит вас в ряд серьезных писателей и удовлетворит тонкий вкус самых впечатлительных критиков. Мы добились больших успехов, дружище. Некоторые из наших учеников – признаюсь, удивительно способных – умело преобразуя наши знания, сумели удивить весь мир и навсегда записали свои имена в золотую книгу человеческой мысли. Кем, к примеру, оказался бы Франц Кафка, если бы не хорошо изученное нами дереалистическое [53] видение мира, свойственное людям, у которых имеются некоторые специфические и довольно известные заболевания?
53
Дереалистическое видение мира возникает при псевдогаллюцинациях, когда человек, больной шизофренией, в состоянии отделить свое субъективное представление от восприятия объективной реальности и признает, что его образы имеют дереалистический характер, то есть он осознает их как нечто аномальное, ненастоящее.
Некоторые толстокожие психиатры пытаются лечить людей с таким видением мира при помощи инсулина, электрошоков и психотропных средств. Что за малодушие! Лечить Иосифа К., или героя «Замка» только потому, что у них дереалистическое видение мира? Нет, друг мой! Мы этих людей окружаем особой заботой и доброжелательностью, в чем вы сами сможете воочию убедиться. Огорченным родственникам, когда они приводят сюда близкого им человека, которому кажется, что за ним непрерывно следят, притесняют или гонятся, мы деликатно объясняем, чтобы они не волновались; ведь Иосиф К. испытывал точно такие же чувства, а он знаменитый персонаж, его историю можно найти в библиотеке любого культурного человека в мире. Или вот явление, которое носит название metamorphognosia corporalis, когда человек ощущает собственное тело либо его часть так, будто оно изменило форму, омертвело или отвалилось. Как же прекрасно умел его представить Бруно Шульц [54] .
54
Шульц Бруно (1892–1942) – польский писатель и художник, в его гротесково-фантастических работах поэтика сочеталась с символикой подсознания.
Озабоченных родственников мы всегда отсылаем домой, объясняем, чтобы они не лишали больных их величия, которое делает их похожими на литературных героев. Или явление так называемой dysmophobi’и при начинающемся шизофреническом процессе, когда у человека появляется чувство, будто лицо или другие части его тела подверглись деформации. Как раз на моем письменном столе лежит книга вашего необыкновенно способного писателя, который прекрасно изобразил это явление, написав: «Я почувствовал жжение правой части тела, вынул зеркальце и, взглянув в него, увидел, что половина моего лица превращается в морду акулы». Правда, это звучит гордо, дружище? Или явление так называемой
55
Казан Элиа, наст. фамилия Казандзоглу (род. в 1909 г.) – американский режиссер, актер и писатель.
Он здесь искал Бог весть что, а в конце концов удовлетворился вполне банальным случаем, связанным с травмой черепа, результатом было демонстративное мочеиспускание на портрет президента Соединенных Штатов. Другое дело, что Казан это сделал прекрасно, я сам был в восторге и уронил слезу, даже жене дал почитать. А уж о Сартре нечего и говорить. Вот это был писатель, говорю я вам. Если бы вы видели, как он долго и терпеливо выискивал для себя нужные случаи. У нас тут с ним было много работы, однако ему все же как-то удалось подкрепить свою философию. О Камю у меня самое ужасное мнение. Конечно, как писателя я ставлю его выше Сартра. Никто так прекрасно, как он, не описал длительный процесс шизофрении. Однако к делу, к делу. У нас сейчас имеется архиинтересный случай, который носит клиническое название: шизоид мимозовидный. Нечто для утонченной прозы.
– Я сюда пришел не за героем, господин Иорг, – честно сказал я. – Я уже присмотрел одного типа. Его зовут Мартин Эвен. Правда, у него есть другое имя – Франциск. Конечно, я с удовольствием поговорю с вами о нем, поскольку у меня появились некоторые проблемы. Но прежде всего меня сюда привели некоторые сомнения, связанные с собственной совестью.
– Неужели речь снова пойдет об идеальном подходе к жизни? – огорчился доктор Иорг и вздохнул. – Ах, эта литература!.. Похоже, придется применить крутые методы лечения. В тот раз, когда я с вами познакомился, если не ошибаюсь, вы полагали, что не можете испытывать идеальную большую любовь, как несчастный Вертер. Возможно, я еще касаюсь больных проблем, но ведь я врач.
– Да, да, не будем возвращаться к старому. Речь идет о совершенно другом случае. Так вот, мой дом посетил друг еще со школьных лет, Кшиштоф В. Он был лучшим учеником на уроках польского языка, его сочинения читали вслух и на ротаторе размножали в школьной газете. После аттестата зрелости наши пути разошлись. Я, как вы знаете, изучал медицину, а он окончил университет по факультету польской филологии, женился, стал директором педагогической библиотеки в небольшом городке. С тех пор я ничего о нем не слышал, но он, вероятно, что-то обо мне знал, возможно, из литературных журналов, вот почему он однажды появился у меня, весь засыпанный снегом и замерзший. В его поведении и по внешнему виду я не заметил ничего особенного, ну, что же, мы оба постарели и изменились за эти годы, кроме того, путешествие автостопом, а именно таковое он и совершил, никому не прибавляет свежести. Я обогрел его у камина, накормил, но обратил внимание, как он кладет рядом, а вернее, ни на минуту не выпускает из рук свой тяжелый портфель, словно в нем лежали какие-то сокровища. Мы беседовали о литературе, о трагедии человеческого существования, о Кьеркегоре, Ясперсе, Сартре. В какой-то момент мой друг произнес: «Я сюда пришел, чтобы открыть тебе свою страшную тайну. Ты, будучи писателем и знатоком человеческих душ, а также личностью, наделенной небанальным воображением, поймешь меня и не высмеешь, как это делают другие». И он рассказал мне, что в течение последних двух лет получает сигналы от внеземных существ, которые приказывают ему: «Кшиштоф, действуй. Нужно убить профессора математики, Плючинского». Я должен объяснить, что это был учитель математики в нашем лицее, который и его, и меня с большим трудом допустил к экзаменам на аттестат зрелости. Мой друг Кшиштоф В. сначала делал вид, что он не воспринимает эти сигналы, но они настойчиво звучали даже тогда, когда он пытался сблизиться с женой, и в связи с этим у него ничего не выходило. Наглые типы из другого измерения возобновляли свои сигналы, когда он ласкал светлые головки своих детей, даже когда он прижимался к груди своей матери-старушки. Как человек впечатлительный и деликатный, а к тому же противник всякого насилия, Кшиштоф В. не поддавался приказам, боролся с ними, но это была столь изнурительная борьба, что в результате он стал небрежно относиться к своей работе, и его уволили. Жена заставила Кшиштофа В. обратиться к врачу, какое-то время он даже находился в больнице. «Я хотел получить высокую пенсию по инвалидности, – рассказывал он, – и настойчиво изображал сумасшедшего. Я должен тебе сказать, что делал я это очень талантливо, никто не догадался, даже самые известные врачи. Наконец я получил пенсию и, добившись сносных материальных условий жизни, смог заняться выполнением своего задания». И вот мой друг отправился в путь, чтобы определить место, где живет профессор, который его учил двадцать пять лет назад. Он пережил множество разных приключений, жестокие люди останавливали его на дороге, сажали в тюрьму на долгое или короткое время, но он упорно шел к цели, неся в потрепанном портфеле тяжелый булыжник, которым он – согласно приказу – должен был убить профессора. «Он живет в Познани», – радостно воскликнул Кшиштоф. Я немного удивился: «Почему же ты поехал не в Познань, а выбрал почти противоположное направление?». Он ответил: «Это не имеет значения, я и так в конце концов доберусь до него. Мне неприятно насилие, сам понимаешь. Не так легко убить человека, все во мне противится этому. Но приказы заставляют торопиться, они становятся все более настойчивыми». «Я тебя понимаю», – сказал я и велел ему лечь спать в комнате на втором этаже. Затем я сел в машину и, несмотря на гололед, поехал в город к знакомому психиатру, которому, разбудив его в час ночи, и рассказал о друге. Врач просто-напросто отделался от меня. «Сообщите семье больного, – решил он. – Его снова необходимо подлечить». «Но ведь он хочет ехать в Познань, чтобы убить профессора Плючинского», – восклицал я, охваченный ужасом. «Не поедет. Не убьет. Он к тому же страдает своеобразной атрофией воли. Будет постоянно носиться с этим намерением, всесторонне его обдумывать, анализировать, синтезировать». Я послал телеграмму родственникам Кшиштофа, через несколько дней приехала его жена и забрала моего школьного друга с собой. Но, возможно, он снова находится на пути к Познани, и это меня мучает. Сделал ли я все, чтобы спасти профессора?