Соболево. Книга первая
Шрифт:
– А ты слушай. Не витай в облаках. Мне важно, чтобы ты услышала всю историю полностью, и поняла, о чём я говорю и почему я это говорю. Усекла?
– Да. Продолжай, – она кивнула.
– Открытым оставался один вопрос: что видят и слышат собаки? Что заставляет их рваться наружу? Почему они топятся в озере? Почему едят сами себя? Ответ можно было получить только одним способом, но отец долго не мог решиться на испытания на человеке. Порой я просыпался от того, что он стоит в дверях моей комнаты и смотрит на меня. В голову мне начала закрадываться мысль, что он может подмешивать состав в мою еду, и именно поэтому он наблюдает за мной. Ждёт, когда я встану и пойду туда, к воде. С тех пор я начал бояться. Я и без того жил в страхе, но теперь уже начал бояться его самого. Жизнь стала невыносимой из-за постоянных подозрений, паранойи и попыток выяснить, являюсь ли я подопытной собакой, или нет? А если да, будет ли ему так же всё равно, как было
Егор покрехтел, снова наполняя стакан. Себе и дочери.
– Но в итоге всё пошло совершенно не так, как я ожидал или мог себе представить. Когда ему надоело гадать, он просто собрался, взял составы прозапас, и отправился в одну из тех палат, которые находились за железной дверью с надписью "карантин". Я готовил еду и носил ему по три раза в день. Отец добавлял состав в еду малыми дозами и вёл дневник наблюдений. Всё это время пророк, который находился в самой дальней от него палате, ржал как конь, пока не сорвал голос. Потом он просто хрипел. Я тогда думал, что же его могло так насмешить? Почему этот грязный во всех смыслах человек так смеётся? А теперь мне кажется, нет, я уверен, что он смеялся от счастья. Он знал, что скоро будет свободен. Знал, что передал свою заразу, свою Чёрную Смерть в другие руки, и руки эти оказались очень подходящими. И он знал, что скоро сможет спокойно умереть, прекратив своё мучительное существование. Так и случилось. На какой точно день я уже не помню, но он вот так смеялся, смеялся, и замолчал. Я как раз только пришёл к отцу с едой. Вместе с врачом мы решили узнать, что случилось, заглянули в палату и увидели свернувшийся калачиком труп. Грязный и уродливый труп. Это был первый труп человека, который я видел. Прозвучит нелепо, но мысль, что этот человек больше не живёт, вызывала у меня искреннее счастье и облегчение. Не долгое, но… В тот момент это был единственный проблеск в мрачной картине моего существования. Первый эксперимент отца закончился ничем. Он вернулся домой через неделю после начала эксперимента, принял второй состав и чувствовал себя вполне хорошо. Между тем, он стал готовиться ко второй попытке, но уже с увеличенной дозой. Ну и пытался вывести остальные формулы, ведь пророк ему надиктовал их целую кучу. Если я правильно понимаю, тогда он уже добрался до четвёртого состава. Это единственный состав, который получил имя сразу. Insomnia. Бессоница. Так отец перестал спать. Наверное, он думал… Хотя, откуда мне знать, о чём он думал? Я не знаю. Я мало чего могу объяснить логикой из того, что с ним происходило. Могу только пересказывать то, что видел своими глазами и чувствовал в тот момент. Понимаешь? Ты веришь мне?
– Да, – чуть помешкав, ответила Ксения, – Наверное… Это всё звучит как кошмар. В кошмары верится с трудом, но иногда они существуют вне зависимости от того, способны мы в них поверить или нет. Им как будто плевать на нашу веру. Есть и всё.
Егор несколько раз медленно кивнул в ответ на слова дочери, ему как будто бы они понравились. Свободное на этот вечер место в голове у Ксении начало заканчиваться, и каждый новый ужасающий элемент отцовского рассказа приходилось впихивать туда с усилием. Вот-вот, и коробочка треснет, расколется и все детальки рассыпятся на пол, разлетаясь кто куда.
– Я и сам не особо-то уверен в том, что мог бы в такое поверить. Но это было. А дальше – только хуже. Чем дольше отец не спал, тем чаще я слышал его разговоры за стеной. Время от времени он уходил на недельку-другую назад, в палату, и с новыми силами повторял эксперимент. Всегда выглядевший опрятно, он стал похож на неряшливого алкоголика. Забывал мыться, менять одежду, даже есть забывал. В один прекрасный день он вернулся с очередного эксперимента. Я открыл дверь и увидел на пороге пророка. Клянусь, я видел пророка, а не отца. Приглядевшись я, конечно, узнал его, но поначалу я подумал, что мертвец из карантина вернулся с того света и не на шутку испугался. Вскоре после этого случилась точка невозврата.
– Невозврата куда? – уточнила Ксения.
– Отсюда. Из области Его власти, Его… Желания. Отец вломился ко мне ночью. У него была истерика. Он мешал слова с отрывистыми вздохами и брызгами слюней, с текущими слезами и надрывным голосом. Он кричал, что это не он. Не он пишет в дневнике, что это не его слова. Кричал, что не знает того, что там написано. Я вжался в угол кровати и…
– И что? – чуть подождав, спросила Ксения.
– Я обмочился. Ты же понимаешь, что об этом никто не должен знать?
– Да, пап. Это же давно было!..
– Не важно!
– Хорошо, хорошо. Даю слово.
– Он этого даже не заметил. Схватил меня за руку и вытащил из кровати. Тащил меня, не слыша моих криков, до самого своего стола, где всучил мне дневник и заставил читать. Я не смог. Это было невозможно. Записи велись на непонятном языке, пусть и русскими буквами. Какие-то рисунки там
Ксения подняла ноги на край кресла и обхватила колени руками. Ей стало по-детски жутко. До смешного страшно. Из слов отца значило, что Виктор, её дед, кажется, сошёл с ума. Когда-то давно, но это случилось. Это случилось ещё даже до её рождения, когда её собственный отец был мальчишкой десяти лет. Но как это возможно, – задавалась вопросами Ксения, – Как это может быть правдой, если сейчас он управляет такой сложной структурой, как Орден, и всё, что к нему прилагается? Ведь он общается с ней как человек в здравом рассудке, а его ум способен дать фору любому молодому гению в Соболево.
– И тем же утром начался заключительный эксперимент. Так что, – отец усмехнулся, – скоро конец моей сказочке. Дослушаешь до конца?
– Конечно, пап, говори. Не думаю, что смогу уйти отсюда, не дослушав. Всё, что ты говоришь, это что-то новое. Что-то, о чем я не подозревала, и если это правда…
– Есть сомнения? – перебил её Егор.
– Нет, сомнений нет, но ты же понимаешь. Нужны доказательства, чтобы окончательно убедиться. Я вижу поступки Виктора, и могу утверждать, что он точно не сумасшедший. Он всякий раз судит разумно, принимает взвешенные решения…
– Это не он принимает их, – снова перебил Егор, – Ты разве не слышала? Только что я говорил, что…
– Да! Я слышала, я слышала. Это не он, это что-то… – Ксения попыталась подобрать нужные слова, – Что-то в его голове, да? Но это бы значило, что Виктор сумасшедший. Шизофреник. Шизофрения имеет свойство прогрессировать, и к сегодняшнему дню он был бы, скорее всего, полностью невменяем.
– Он не шизофреник. Он одержим Ахнаиром, – прошептал старик со всей присущей ему серьёзностью.
Ксения уставилась на отца стеклянными глазами, упала на спинку кресла и задумалась.
– Твои слова, они… – наконец произнесла она, – подразумевают существование сверхестественных сил.
Отец ничего не ответил. Он просто продолжил рассказ.
– Он заперся в подвале нашего дома. Не взял с собой ничего, кроме теплой одежды и спального мешка. Мне было поручено спускать ему еду с уже добавленным составом, и к моменту, когда он поедет, как те собаки, дать ему второй состав. Так же, с едой или водой. Риск сойти с ума больше не пугал его. Кажется, к тому моменту он уже перешёл эту черту. Спать я там больше не оставался. Ночевал у той же бабки. Ты её не видела, она умерла очень скоро после всего этого. Мария Михайловна её звали. Спасибо ей большое. Всё шло спокойно. На 19-ый день приёма состава, отец потерял над собой контроль – перестал говорить, откликаться на своё имя, перестал быть собой. Я позвал врача для того, чтобы обезопасить себя, и просто, чтобы не было так страшно. Мы дали ему второй состав. И знаешь что? Он не подействовал. Отцовский мозг как будто сопротивлялся. Виктор начал головой об стену биться, видимо зудело сильно в мозгах, так что нам пришлось связать его и на всякий случай обвязать голову полотенцами. Он стонал день и ночь, ночь и день. От заката до рассвета. От рассвета до полуночи и так по кругу. Не помню сколько дней. И головой мотал. Так же, как собаки. Каждый раз, когда я пересекал порог дома, я окунался в царство страданий. Он стонал, глухо бился об стену, пытался вывернуться из наручников. Ему хотелось к воде. Но одним пасмурным утром я, наконец, застал его спокойным. Он посмотрел на меня ясными глазами, такими же ясными, как в то утро, когда мы пошли в больницу, где нам впервые показали пророка, и когда он ещё не был одержим всем этим. Такой у него был взгляд. И он сказал мне тогда, что кто-то ему всё объяснил. Мне поплохело. Я спрашиваю, что объяснил? А он мне отвечает, что есть у него только два выхода из сложившейся ситуации. Первый – выпить первый состав и услышать Его, но уже на совершенно ином уровне. Второй – не выпить, говорит, и сегодня ночью Он разорвёт, мол, мой разум и я умру. А потом добавляет: если мы хотим жить, нам нельзя уезжать, Егор. Нельзя. И вырубился. Доктор ему что только не колол – разбудить мы его не смогли. И когда уже он ушел, посоветовав мне просто дождаться, когда отец проснется, я, будучи напуганным ребёнком, дал ему первый состав. Лишь бы он не умирал! Я был уверен, что он найдёт выход, тешил себя этим. Отец очнулся сразу. И после этого я прежним его никогда уже не видел, – тут отец не сдержал слёз и едва не зарыдал в голос, – Я не знал тогда, что вот так всё обернётся!